— Но один из водителей был пьян — так вы сказали?

— Вы не понимаете меня, мистер Гарбер. Если не возражаете, не могли бы вы ответить на один вопрос: ваша жена имела обыкновение садиться за руль в нетрезвом виде? Обычно люди в таком состоянии успевают…

В этот момент машину Шейлы охватило пламя.

Я потерял счет времени и не помнил, сколько простоял перед шкафом Шейлы. Две минуты? Пять? Десять?

В последние две недели я сюда не заглядывал. Старался даже не подходить к нему. Конечно, сразу после ее смерти мне пришлось открыть шкаф и кое-что поискать в нем. Нужно было найти одежду для погребения, пускай ее и собирались хоронить в закрытом гробу. Сотрудники ритуального агентства по мере возможности привели Шейлу в порядок. Осколки стекла изрешетили ей тело. А взрыв хоть и не успел полностью уничтожить салон — пожарные быстро потушили огонь, — но еще больше усложнил работу гримерам. Они, словно скульпторы, слепили Шейле новое лицо, но оно имело весьма отдаленное сходство с оригиналом.

Однако я не переставал думать о том, как отреагирует Келли, если на церемонии прощания она увидит свою маму, такую не похожую на ту, которую любила. И все будут говорить, что Шейла выглядит прекрасно и ритуальные службы провели потрясающую работу, лишний раз напоминая о том, с каким материалом им пришлось иметь дело.

Я сказал, что ее собирались хоронить в закрытом гробу.

Директор ритуального агентства ответил, что именно так они и поступят, но для погребения все равно требовалась одежда.

Я выбрал темно-синий костюм — пиджак и юбка, нашел белье, туфли. У Шейлы было много обуви, и я остановил выбор на туфлях-лодочках со средним каблуком. Я бы предпочел другие, на высокой шпильке, но отложил их в сторону, вспомнив, что Шейла всегда считала их неудобными.

Когда я делал для Шейлы встроенный шкаф, выделив под него несколько футов стены нашей спальни, она заявила:

— Значит, мы договорились: это будет лично мой шкаф. А твой — тот маленький, жалкий, похожий на телефонную будку. Большего тебе и не нужно. И чтобы никаких вторжений на мою территорию!

— Меня беспокоит одно, — сказал тогда я, — даже если бы я построил тебе ангар для самолета, ты и его умудрилась бы забить до отказа. Боюсь, сюда не вместятся все твои вещи. Скажи как на духу, Шейла, сколько сумочек нужно одному человеку?

— А сколько инструментов требуется одному мужчине, чтобы выполнять одну и ту же работу?

— Пообещай мне прямо сейчас, что тебе не понадобится дополнительное место. И ты никогда ничего не положишь в мой шкаф, даже если он будет не больше мини-бара.

Вместо того чтобы сразу ответить, она обняла меня, прижала к стене и сказала:

— Знаешь, мне кажется, этот шкаф достаточно просторный, чтобы заняться… угадай чем?

— Теряюсь в догадках. Но если ты мне скажешь, я возьму измерительную ленту и все проверю.

— О да! Я так хочу проверить один твой размер!..

Как же это было давно!

Теперь я стоял перед шкафом и не знал, что мне делать со всеми этими вещами. Может, я задумался об этом слишком рано? Эти блузки и свитера, платья и юбки, туфли, сумки и коробки из-под обуви, набитые письмами и памятными вещицами, сохранили ее запах, воспоминания о ней.

Все это усиливало чувство тоски. И дурноты.

— Черт бы тебя побрал! — задыхаясь, прошептал я.

Я вспомнил, что в колледже нам рассказывали о нескольких ступенях человеческого горя. Предчувствие, отрицание, приятие, гнев, подавленность, и не обязательно в такой последовательности. Теперь я уже не мог точно сказать, переживает ли человек эти этапы, зная, что он скоро умрет, или это относится к смерти кого-то из его близких. Тогда мне казалось это полной ерундой, как, впрочем, и сейчас. Но я не мог отрицать, что одно чувство переполняло меня все эти дни с тех пор, как мы предали тело Шейлы земле.

Гнев.

Разумеется, я был безутешен и не мог поверить, что Шейла умерла и мне придется жить без нее. Она стала любовью всей моей жизни, а теперь я ее потерял. Оставаясь один и зная, что Келли не придет ко мне, я позволял себе роскошь дать волю эмоциям. Я ощущал потрясение, опустошенность, подавленность.

Но более всего — злость. Внутри у меня все клокотало. Никогда я так не ожесточался. Это была чистая, незамутненная ярость. И я не имел возможности ее выплеснуть.

Мне требовалось поговорить с Шейлой. Бросить ей в лицо вопросы, которые меня мучили: «О чем, черт побери, ты думала? Как ты могла поступить так со мной? Как ты могла поступить так с Келли? Что на тебя вообще нашло, что заставило совершить эту несусветную глупость? И кто ты, к чертям, после этого? Где были твои мозги, куда подевалась та умная и уравновешенная девушка, на ком я женился?» Голову даю на отсечение, в машине была не она!

Эти вопросы крутились у меня в голове. Нет, они не появлялись время от времени. Они преследовали меня постоянно.

Что заставило мою жену сесть за руль в стельку пьяной? Но это было ей совершенно несвойственно! О чем она думала? Какие демоны ее преследовали? Осознавала ли она меру ответственности, когда садилась в машину тем вечером навеселе? Знала ли она, что может погибнуть и погубить кого-то еще?

Действовала ли она намеренно? А может, она хотела умереть? Может, уже давно вынашивала план расстаться с жизнью?

Я должен был это узнать. Даже не так — я страстно желал получить ответ. И у меня не было возможности удовлетворить это желание.

Наверное, мне следовало пожалеть Шейлу. Проявить к ней сочувствие, поскольку по необъяснимым для меня причинам она совершила ужасающую глупость и заплатила самую высокую цену за свое неправедное решение.

Но в моей душе не было жалости. Я испытывал лишь раздражение и гнев из-за того, как она обошлась с теми, кто остался жить.

— Этого нельзя простить, — прошептал я ее вещам. — Ни при каких обстоятельствах…

— Папа?

Я резко обернулся.

Келли стояла возле кровати в джинсах, кроссовках, розовой куртке и с рюкзаком на плече. Ее волосы были собраны в хвостик и перетянуты красной резинкой.

— Я готова, — сказала она.

— Хорошо, — отозвался я.

— Ты не слышал меня? Я звала тебя раз сто.

— Извини.

Она посмотрела в мамин шкаф и с осуждением нахмурилась.

— Что ты делаешь?

— Ничего. Просто стою здесь.

— Ты ведь не собираешься выбросить мамины вещи?

— Я ни о чем таком не думал. Но мне придется что-то делать с ее одеждой. Понимаешь, к тому времени, когда ты сможешь носить ее вещи, они уже выйдут из моды.

— Я не буду носить ее одежду. Я хочу сохранить ее.