Пол видел по телевизору Десси О’Коннелла, зачитывавшего записку жены. Она писала, что ей жаль расставаться с ним, но ее пугает будущее. И что она не хочет стать для него обузой. И что денег, возможно, хватит, если останется только он один. Читая записку, Десси плакал. Ведущий ток-шоу спросил едва ли не шепотом, для чего он каждый день стоит у здания суда, сжимая в руках ее фотографию? «Чтобы помнить», — ответил старик. Больше всего Пола поразило отсутствие гнева. Казалось, этот человек совершенно его не испытывал. Он говорил, что понимает — все бесполезно. Никакой справедливости не будет. Он просто должен вспоминать о ней каждый день своей жизни и хотел бы, чтобы ее помнили другие. Встретившись с ним взглядом, Пол пожалел, что забыл ее имя.

— Какая славная у вас собачка, — сказал старик, нагнувшись и погладив Мэгги по голове. Затем выпрямился, слегка сморщившись от боли. — Судебный процесс аннулирован из-за нарушения процедуры, — поведал он без эмоций. — Об этом сказала одна из тех милых девчушек, которые иногда выносят мне чай и бутерброды.

— О, — только и смог ответить Пол.

— Они поддерживают меня, хоть и не обязаны. Очень добрые девушки. Пару раз даже разрешили сходить в туалет. Люди ведь в основном хорошие…

Пол кивнул.

— Думаю, им больше не придется мне помогать. Все кончено.

Старик опустил глаза, будто эта мысль посетила его впервые. В одну минуту вся его оставшаяся жизнь превратилась в длинную пустую дорогу.

Он слишком устал, чтобы по ней идти…

— Но если были нарушения, то судебный процесс должны начать заново, разве нет? — спросил Пол.

Десси О’Коннелл рассмеялся мягким невеселым смехом.

— А какой смысл? Как мне сказали, выяснилось, что один из присяжных близко связан с кем-то, кто потерял все деньги в «Жаворонке». Но попробуйте найти хотя бы дюжину людей, не знакомых ни с кем из тех, кого эта беда коснулась.

Старик кивнул в сторону складного стульчика, зонта и одеяла, указывавших на место, где он провел последние несколько месяцев, — слева от главного входа, у перил.

— В первые две недели нас было намного больше, — сказал он. — Протестующих, я имею в виду. Была одна хорошая семья и много других людей, но все они постепенно исчезли. Наверное, у большинства людей имеется и другая жизнь…

Внезапно их разговор был сметен вспышками фотокамер и потоком выкрикиваемых вопросов. Хартиган, Блейк и Мэлони появились на верхней ступеньке лестницы в сопровождении адвокатов и двух тяжеловесов в костюмах. Крейг Блейк был одет в отлично сшитый темно-серый костюм. Лицо у него было крупное, лишенное подбородка, украшенное одним из тех слегка вздернутых носов, которые намекают как на хорошую породу, так и на некоторое кровосмешение. На нем было написано отвращение, словно все происходящее было одним большим неудобством, отвлекающим его от чего-то более важного. Хартиган же, хотя и был примерно одного возраста с Блейком, отличался тонкими чертами лица и природной стройностью. Он был в белой рубашке и черном костюме без галстука, который Пол видел на каждой его фотографии. Волосы были зачесаны назад и слегка взлохмачены вокруг «вдовьего мыска», намекающего на бескомпромиссную битву с мужским облысением, в которой он уверенно выигрывал. Мэлони, в отличие от двух других, выглядел помятым и раздраженным в костюме, казавшемся для него слегка великоватым. От его безнадежно лысой макушки ярко отражалось солнце. Глаза Мэлони с опаской смотрели через круглые очки без оправы, а руки были нервно сцеплены. Внешне он напомнил Полу Пенфолда из «Опасного мышонка»[3] — если, конечно, выкинуть из образа всю милоту. По сути, он был из тех, кто стоит сзади и подбадривает больших ребят, пока они трясут с тебя деньги, выданные на обед.

Хартиган уверенно спустился по ступенькам и поднял руки, призвав к тишине. Затем дал несколько секунд презренной толпе журналистов с микрофонами и цифровыми диктофонами на то, чтобы угомониться.

— Спасибо, что собрались. Мы с моими коллегами испытываем огромное облегчение оттого, что этот политически ангажированный судебный фарс подошел наконец к концу. Мы хотели бы поблагодарить судью Грина за то, что он действительно добился справедливости. Как никто другой, мы горько разочарованы тем, во что превратилась мечта, носившая название «Жаворонок». И мы не успокоимся до тех пор, пока справедливость — настоящая справедливость! — не восторжествует наконец во благо всех вовлеченных в этот проект. Но простой поиск козлов отпущения — это не выход. Попытка покарать тех, кто стал первыми жертвами экономического спада беспрецедентного масштаба, не поможет никому. Эта страна создавалась теми, кто не боялся рисковать. Предвзятое наказание создало бы опасный прецедент для будущих поколений. Будьте уверены, мы будем по-прежнему стремиться докопаться до сути того, что произошло, и сделаем все, что в наших силах, чтобы это исправить. И как всегда, мы благодарим вас за вашу поддержку.

Договорив, Хартиган повернулся и направился вверх по лестнице в окружении свиты, сопровождаемый свистом и шквалом выкрикиваемых вопросов. Когда стеклянные двери с шипением закрылись за ними, Пол увидел, как Хартиган добродушно обнял Мэлони за плечи, а Блейк, беседовавший с одним из адвокатов, громко рассмеялся.

Пол развернулся и стал выбираться из толпы. Нужно было скорее найти Фила с машиной. Поспешно уходя, он оглянулся и увидел Десси О’Коннелла, молча стоявшего с фотографией покойной жены, имени которой Пол так и не сумел вспомнить.

Глубоко затянувшись сигаретой, Бриджит посмотрела на деревья. Ей будет их не хватать. На территории больницы всегда росли красивые деревья. Было что-то успокаивающее в том, как они покачивались на мягком летнем ветру.

Нельзя сказать, чтобы ей очень нравилось ухаживать за больными, сказала она себе. Впрочем, и какой-то особенной неприязни она к этому занятию не испытывала. Изначально предполагалось, что оно станет средством для достижения большой цели. «Учись на медсестру, — говорили ей, — и ты сможешь повидать мир». «Людям всегда кто-то должен подтирать задницы», — таков был полушутливый мотивирующий лозунг, которым медсестры обменивались на курсах. Конечно, кроме этого, в их обязанности входило множество совсем других вещей, и до определенного момента Бриджит ими даже наслаждалась. Помогать кому-то чувствовать себя лучше или хотя бы дать возможность не переживать об оставляемой жизни — это что-то да значило. Нет, она никогда не испытывала ненависти к своей работе. Просто ей всегда казалось, что она создана для чего-то большего. Однако теперь придется с этим что-то решать, поскольку ее вот-вот должны были выпнуть на улицу.

Пожарная дверь с грохотом распахнулась, и на улицу вышел доктор Люк Маллинс. Из-за ястребиного носа и ярких жилеток, к которым он питал слабость, он казался старше своих сорока (или около того) лет. Почему-то он постоянно выглядел так, будто весил килограммов на пять больше, чем нужно, чтобы чувствовать себя комфортно в костюме, — словно одевался не столько для удобства на работе, сколько для кондиций тела, которых стремился достичь. Недружелюбная манера общения делала его одним из наименее популярных врачей среди сестринского персонала, но Бриджит никогда не обращала на это особого внимания. Маллинс всегда был занят, но относился ко всем одинаково и мог пристроить ракету к заднице кого угодно — хоть доктора, хоть медсестры.