Полковник Апвуд принимал участие в освобождении Кандагара[16]– афганского гарнизонного города, к которому, после трагического поражения в битве при Майванде 27 июля 1880 года, отступили британские войска (в их составе находился тогда и я). Город был осажден многократно превосходившими наши афганскими силами под началом Аюб-хана и освобожден двадцать четыре дня спустя в результате героических действий десятитысячного британского корпуса, возглавляемого генерал-майором Фредериком Робертсом по прозвищу Бобс. Войско Робертса, совершив трехсотдвадцатимильный марш-бросок по горам, под палящим зноем из Кабула в Кандагар, атаковало лагерь Аюб-хана, сразив тысячи его людей, а остальных обратив в бегство. В сравнении с потерями врага наши собственные потери, хвала Господу, оказались незначительными: пятьдесят восемь убитых и сто девяносто два раненых.

В осажденном Кандагаре свирепствовал голод, и без вмешательства доблестных воинов Робертса мы были бы вынуждены сдать город, и тогда страшно подумать, чем все это грозило окончиться.

В войске, пришедшем нам на подмогу, находился и Апвуд, тогда еще майор. Во время атаки он был ранен в левую руку и вследствие этого, подобно мне, отправлен в отставку с пенсией по ранению.

Поэтому можно без колебаний утверждать, что Апвуд и его бравые товарищи спасли мне жизнь, как ранее это сделал мой ординарец Мюррей, который, после того как я был ранен при Майванде, перекинул меня через спину вьючной лошади и присоединился к отступившим в Кандагар соотечественникам.

Ввиду этого я чувствую себя не вправе обнародовать отчет о последующем падении полковника Апвуда. Эта рукопись в числе других неопубликованных бумаг упокоится в самом подходящем для нее месте – моей старой армейской жестяной коробке.

В прошлом Шерлок Холмс несколько раз мимоходом упоминал об этом расследовании, в котором принимал участие еще до того, как я взял на себя обязанности его биографа. Однако у него никогда не находилось ни времени, ни желания познакомить меня с подробностями этого дела, как бы я его ни упрашивал.

– Ах, это дело давнее! – пренебрежительно отмахивался он. – Впрочем, весьма необычное, дружище. Как-нибудь обязательно о нем расскажу. Думаю, вам будет интересно.

Впрочем, выполнить это обещание Холмса наконец заставило одно случайное замечание, брошенное инспектором Лестрейдом.

Однажды вечером Лестрейд заглянул к нам, чтобы посоветоваться насчет одного чрезвычайно запутанного дела о пропавшем наследнике поместья Блэксток. Прощаясь, инспектор добавил:

– Кстати, мистер Холмс, помните Бледнолицего Джонсона, промышлявшего кражами драгоценностей?

– Бледнолицего Джонсона? – воскликнул Холмс. Я увидел, как в его глазах вспыхнули огоньки, и понял, что в нем проснулось любопытство. – Как не помнить! Он, верно, все еще в тюрьме? И вряд ли хочет приняться за старое?

Лестрейд усмехнулся, и его остренькая лисья физиономия сморщилась.

– Куда там! На прошлой неделе он умер в Пентонвильской тюрьме; потерял равновесие, спускаясь по лестнице, и свернул себе шею. Во всяком случае, так мне рассказывал начальник тюрьмы. Во всем виноват этот алюминиевый костыль, который выскользнул у него из руки. Можно сказать, то было не первое его падение.

Судя по всему, это была шутка, так как Лестрейд весело потирал руки, пока Холмс провожал его до дверей.

Вновь заняв свое место у камина, Холмс взглянул на меня. Лицо его было печально.

– Бледнолицый Джонсон мертв! Как грустно это слышать. То был один из первых случаев, когда Лестрейд обратился ко мне за помощью. Припоминаю, что для негодяя этот маленький человечек был слишком кроток.

– Вот как? – проворчал я. – Хотя вы несколько раз упоминали при мне о деле Джонсона и даже обещали рассказать о нем подробно, я до сих пор не имел удовольствия услышать эту историю.

– Тогда я доставлю вам это удовольствие прямо сейчас, дружище, – ответил Холмс. Он на минуту смолк, набивая свою трубку табаком из персидской туфли[17], затем раскурил ее и откинулся на спинку кресла; вверх поползли тонкие струйки дыма, и на худощавом лице Холмса появилось задумчивое выражение.

– Кажется, это случилось в конце 1870-х годов, когда я жил еще на Монтегю-стрит[18], – начал он. – Именно тогда я стал приобретать известность как частный сыщик-консультант, и круг моих клиентов уже не ограничивался бывшими однокашниками и их друзьями. Слух обо мне докатился до самого Скотленд-Ярда. И вот в одно прекрасное утро на пороге моей комнаты появился инспектор Лестрейд[19], пришедший просить моей помощи в расследовании, которое зашло в тупик. Поразительно, но у этих людей совершенно отсутствует воображение – важнейшее, наряду со способностью к дедукции, качество для всякого сыщика, который хочет преуспеть в своем ремесле.

В деле фигурировали два вора, промышлявшие кражей драгоценностей. Эти двое – мужчина и женщина, обладавшие хорошими манерами и респектабельно одетые, – всегда следовали одной и той же схеме. Они специализировались на небольших ювелирных лавках, располагавшихся в не слишком фешенебельных, зато многолюдных торговых кварталах. За прилавком там стоял всего один приказчик (обычно сам владелец лавки). Злоумышленники выбирали время, когда в лавке не было покупателей, при этом стараясь не привлекать к себе внимания. Женщина всегда носила шляпку с опущенной на лицо вуалью, ее спутника описывали по-разному: упоминали то усы, то бороду, то очки, волосы у него было то светлые, то темные, то рыжие; всякому было ясно, что он каждый раз менял облик.

Они изображали состоятельную супружескую пару, которая собирается отпраздновать какое-то значительное событие – возможно, годовщину свадьбы или день рождения дамы. По этому случаю мужчина якобы намеревался купить своей «супруге» кольцо. Владелец лавки, всегда готовый услужить, выкладывал на прилавок свои лучшие изделия, чтобы дама могла их примерить.

Кража совершалась в тот момент, когда «жена» выбирала кольцо. Мужчина внезапно хватал пригоршню колец и выбегал на улицу, в это мгновение женщина падала в обморок прямо на прилавок.