Мы подъезжали. Эльза спряталась. Я дал круг. Не заметив ничего подозрительного, остановил машину возле бара Нет, кое-что было: Санта-Клаус в вызывающе красном костюме, с вызывающе белой бородой сидел на скамейке в нескольких метрах от входа в «Голубого кота». И никакого тебе мешка с игрушками. Правой рукой он прикрывал лицо и казался очень расстроенным. А другой руки нигде не наблюдалось.

— Ты чуть-чуть хромаешь, — прошептала Эльза, как раз когда я выходил из машины. — Я заметила. Но совсем чуть-чуть.

— А какого дьявола меня бы называли Хромым, если бы я не хромал? — отозвался я.

С бутылкой вина в руках я прошел мимо входа в бар и столкнулся с Санта-Клаусом.

— Как дела, приятель? Не заледенел? Хочешь глоточек?

Рука Санта-Клауса упала, словно неживая. Он поднял глаза Борода и усы скрывали большую часть лица, еще и покрытого толстым слоем грима Он мог оказаться кем угодно, левый рукав карнавальной шубы был пуст, как туннель, из которого выехал поезд.

— Рождество — мешок с дерьмом, — изрек он.

Скажите, какие откровения.

— Дети — дерьмо.

Последнее заявление показалось мне спорным.

— Моя жена…

— Не продолжай, старик. По этому пункту сомнений быть не может. Держи пять и хлебни наконец.

Я пожал ему руку, одновременно протягивая бутылку вина и напружинившись, чтобы успеть разбить эту самую бутылку о его голову. Санта-Клаус пристально смотрел мне в глаза.

— Но самое отвратительное — это тещи, вечно подливающие масло в огонь, лезущие во все дырки.

— Ну давай, — поторапливал я, — не всю же ночь мне тебя ждать. '

Санта-Клаус все смотрел на меня, а я по-прежнему сжимал его руку. Вдруг из-под шубы вынырнула левая клешня и цапнула бутылку. Я облегченно вздохнул. Он не был одноруким.

— Оставь ее себе, — расщедрился я.

Я отпустил его руку, отдал бутылку и вошел в бар.

По-прежнему играла музыка, потому что у магнитофона был реверс, пол все еще был засыпан битым стеклом, потому что Тони не успел его подмести, а Тони лежал навзничь на том же самом месте, потому что в него влепили четыре пули, но я этого еще не знал. Там, где упал Паэлья, осталась только лужица полусухой, как шампанское, крови.

— Эй, Тони, — позвал я, — это я. Сейчас не время для шуток, малыш.

Тело не пошевелилось. В три прыжка я оказался около него и наклонился.

— Тони? — позвал я в отчаянии.

Я взял его за подбородок и повернул к себе. Не надо было быть большим специалистом, чтобы понять, что передо мной — просто холодная телятина, труп. Три четверти часа назад он был простужен, а теперь он остыл: перемена куда более резкая, чем следует из значений родственных слов. Я посмотрел на его руку. Она была изломана, будто ее топтали. Несколько мгновений я держал ее в своих руках. Я огляделся в поисках стреляных гильз. Ничего. Профессионалы. В эту минуту вошла Эльза. Она и полминуты не могла оставаться без компании. Бог не создал ее для одиночества. Мы посмотрели друг на друга. Я наклонился.

— Мне очень жаль, — проговорила она. — Он был тебе сильно дорог?

— Ему было девятнадцать лет, — с трудом выговорил я.

Это не было ответом на вопрос, но в моей голове не оставалось никакой другой мысли.

— И я виноват в том, что сейчас он мертв, — добавил я, направляясь к телефону.

— Когда кого-то убивают, то в смерти обычно виноват убийца. — Она пробовала утешить меня.

Набирая номер полиции, я налил себе виски — в тот самый стакан, из которого пил перед этим. Я осмотрел заднюю дверь. Она была открыта, веник, которым я ее подпер, — сломан.

— В баре «Голубой кот» лежит покойник, — сказал я, когда на другом конце провода сняли трубку.

— Представьтесь, пожалуйста. Где это? — ответил голос, в котором не угадывалось ничего, кроме скуки и отвращения, не дав мне времени назвать себя. Впрочем, я в любом случае не собирался этого делать.

— Разве я позвонил не в полицию? Найдите, где это, — за это мы вам и платим!

Я повесил трубку.

— На самом деле я вот уже шесть лет не плачу налогов, — заметил я, озадаченный неожиданным открытием. Я впервые за долгое время задумался об этом. Собственно, я и не заработал ни гроша. Я собирался залить в горло все содержимое стакана разом, когда услышал голос Эльзы:

— Не пей, Макс. Ночь продолжается: вдруг придется еще раз пустить в ход пистолет.

Ее двусмысленный взгляд заставил меня засомневаться, о каком, собственно, пистолете шла речь, и я одним глотком проглотил виски. Может, оно поможет мне забыть лицо Тони, его истерзанную руку, продырявленную грудь, залитую кетчупом пополам с кровью. Увы, его не спасли его тренированные руки-клещи.

— Жаль выливать, солнышко. Пойдем.

У меня было разрешение на ношение оружия, но «стар», который был при мне в ту ночь, не был зарегистрирован. Этот пистолет несколько лет назад предложил мне один сержант. В армии нередко исчезает несколько стволов, и, хотя их исчезновение не проходит незамеченным, никто ничего не говорит, потому что тот, кто решится доложить о пропаже, рискует получить по ушам. И вот в журналах раз за разом строчат ложные рапорты, и, даже если в один прекрасный день кому-то придет в голову действительно пересчитать все наличное оружие, уже невозможно установить, куда и когда оно исчезло. В общем, сейчас уже никто не сумел бы обнаружить связь между мной и этим пистолетом, и я мог запросто от него избавиться. Да и свидетелей не было. Если только не считать Эльзу.

Я выключил стоявший на барной стойке магнитофон. Чертова музыка действовала мне на нервы. На этот раз, когда мы уйдем, в баре действительно воцарится молчание: молчание Тони, молчание смерти.

— Выпей, — предложил я, протягивая ей стакан, и распахнул дверь, пропуская ее вперед. — Как бы мне хотелось сплясать чечетку на чьей-то могиле.

— Это хромому-то? Я непременно хочу увидеть это, милый.

Эльза улыбнулась, взяла стакан и вышла на улицу. Я шел следом. И опять ветер влепил нам по ледяной пощечине. Причем Эльзе — совершенно заслуженно.

Санта-Клаус сидел все на той же скамье, пережевывая жвачку все тех же обид. Но теперь ему было заметно теплее — не зря же он высосал полбутылки паршивого вина. Насколько я мог разглядеть, этот жадина не оставил на дне ни капли.

— Эй, красотка, — закричал он, едва увидев Эльзу, — иди ко мне, погреемся!

Санта-Клаус похлопал рукой по скамье, показывая местечко, зарезервированное им для Эльзы.

— Трахай своих волхвов, козел, — отозвалась Эльза.

Пока я открывал двери нашего экипажа, Эльза открыла мне печали своего сердца. Ее губы дрожали от бешенства.