Джек, невзирая на присутствие слуг, сжал ее пальцы, Аманда сразу же подалась к нему, как бы желая укрыться в кольце его рук, но замерла, вспомнив, что прежние вольности здесь более неуместны. И сделалась, кажется, еще более грустной...

– Но вы ведь приедете отужинать с нами, сеньорита Уорд? – осведомился Гаспаро Фальконе. – У нас будет небольшой дружеский ужин в приятной компании. Мы рассчитываем на вас!

– Ничто на свете не заставит меня его пропустить, – пообещала Аманда. – Я буду к семи.

– Вот и славно, моя дорогая. Я провожу вас к карете! – Подхватил граф Аманду под руку, весьма недвусмысленно побуждая их с Джеком отойти друг от друга. И дворецкому: – Альфредо, будьте добры, покажите мисс Харпер и моему внуку отведенные для них комнаты. Я вернусь через минуту!

Аманда под руку с Фальконе направилась к выходу, Джек же, все еще ощущая тепло ее тоненьких пальцев, нехотя выскользнувших из рук, с тоской глядел вслед. Отчего-то вдруг показалось, что разлука эта болезненней всех, что случались с ним прежде, даже тогда, уезжая из Хартберна с мыслью о том, что Аманда вот-вот станет женой другого мужчины, он не испытывал такой острой, неизбывной, как хмурая осень, тоски. Сердце билось неровно, но гулко... Словно в груди, где оно находилось, стало вдруг пусто, как в бочке.

– Сеньор Фальконе, я покажу вашу комнату, – услышал он голос слуги и понял не сразу, что обращается тот к нему.

Сеньор Фальконе?

Какая насмешка.

Он кивнул и поплелся наверх будто с гирей на каждой ноге. А в своей комнате, прошествовав сразу к окну, отодвинул плотную штору... Экипаж, увозивший Аманду, уже скрылся за поворотом. Он постоял, глядя на лужи на мостовой, на капли, стекавшие по стеклу, и, услышав за спиной шорох, стремительно обернулся.

– Сэр, – у дверей в гардеробную обнаружился смущенный молодой человек, – меня зовут Филипп Томпсон, я ваш камердинер.

– Камердинер?

– Да, сэр. Мне помочь вам раздеться? Полагаю, вы пожелаете освежиться перед обедом.

Больше всего Джек желал бы выскочить на мостовую и бежать под дождем те две мили, что отделяли Белгравию от их дома, но понимал, так нельзя. Что позволено пареньку из трущоб, не пристало джентльмену с Брэдфорд-сквер...

– Камердинер мне ни к чему... – решительно произнес он, вызвав на лице собеседника уже не смущение, а испуг. И уже собирался его отпустить, когда дверь распахнулась без стука, и старый граф, с улыбкой появившийся на пороге, чрезмерно восторженно произнес:

– Мальчик мой, ты уже познакомился со своим новым слугой? – Джек открыл рот, дабы сказать Гаспаро Фальконе то же, что и слуге: камердинер ему совершенно без надобности, но тот не дал ему вставить ни звука: – Вижу, что познакомился. Филипп будет тебе вместо оставшегося в Италии Марко. – Джек снова хотел возразить, что никакого Марко у него в Италии не было, но вдруг понял, что игра началась, а он в ней – главный игрок.

– Да, конечно, я как-то запамятовал...

– … что остался без камердинера?

– Да.

– Оставьте нас на минутку, – кинул граф молодому слуге, и тот торопливо ретировался. Фальконе тут же подступил к Джеку ближе и зашептал торопливо: – Джино, дружок, возьми себя в руки: сеньорита Уорд не навечно уехала, вы увидитесь уже этим вечером. Что, право слово, за трагический вид? Ты знал, что вам не пристало жить в одном доме, тем более проявлять явное расположение друг ко другу на людях, так будь же добр приглушить свою сердечную склонность и играть роль, как и было сговорено изначально.

Джек вздохнул.

– Из меня, верно, скверный актер.

– Только лишь с непривычки. Со временем ты научишься! В обществе, знаешь ли, всяк играет отведенную ему роль.

Фальконе был прав: итальянское солнце расхолажило Джека. Он как будто жил в сказке последние месяцы, а теперь пришло время вернуться в реальную жизнь, и вся натура противилась этому...

– Но камердинер зачем? – попытался он все-таки возразить.

– А затем, мальчик мой, что мы не хотим, чтобы завтра же по всему Лондону разлетелось, что внук итальянского графа самолично надевает портки. Нас, знаешь ли, засмеют и осудят! Как тогда нам сближаться с правильными людьми? Заводить с ними дружбу? Да никак, – сам же он и ответил. – И тогда будет лучше сразу же возвратиться назад. Ты этого хочешь? – Джек отрицательно покачал головой. – В таком случае потерпи бедного мальчика, я нарочно велел нанять камердинера помоложе, чтобы тебя не смущать. И, Джек, – он положил руку ему на плечо, – все наладится, вот увидишь. Это от новизны ощущений у тебя мутится перед глазами, но дай ощущениям поутихнуть, улечься – и страх отступит. И сознание прояснится! А теперь отдыхай... Вечером ты опять увидишь Аманду, и не только ее.

С такими словами Гаспаро Фальконе потянул ручку и открыл дверь, выходя, он кивнул ожидавшему в коридоре слуге, и тот скользнул в комнату.

– Сэр, я наберу для вас ванну, – услышал старик голос слуги и обреченный вздох внука, как будто согласившегося на пытки.

– Благодарю, Филипп, вы очень любезны.

Выйдя из дома на Брэдфорд-сквер под мелкий моросящий дождь, Аманда ощутила себя такой одинокой, что стиснуло сердце и стало нечем дышать. Вот-вот задохнется...

– Миледи. – Слуга раскрыл над ней зонт и проводил до кареты.

Она забилась в её бархатное нутро, в самый угол, и запахнула накидку. Ее знобило как в лихорадке... Казалось, вот и настал тот самый момент, которого она так боялась: разлука. Окончательная и бесповоротная...

Она выглянула в окно, различив, как скрывается дом с ее Джеком внутри за пеленою дождя.

И одернула себя строго: «Прекрати, вы встретитесь этим же вечером. Что за глупые мысли!»

Но мысли все же одолевали, лезли в голову, словно стая голодных волков, учуявших свежую кровь, и терзали, не давая покоя.

Хорошо хоть, ехать недалеко: двадцать минут по Оксфорд-стрит до Бонд-стрит, а потом по Парк-лейн буквально до самого дома. Дом... Слуги, должно быть, совсем распоясалась и забыли, как она выглядит. Станут шептаться у нее за спиной, обсуждать, как она изменилась... И чем вообще занималась в Италии. Этим только дай волю посплетничать!

Впрочем, какое ей дело до пересудов у себя за спиной – всё это пустое.

Но сердце все равно обмирало и ухало в бездну при мысли о встрече с родителями...

– Мы на месте, миледи. – Графский возница опустил лесенку и помог ей выбраться из кареты. Она замерла на тротуаре, глядя на дом: ничто, казалось, не изменилось, за месяцы ее продолжительного отсутствия, и все-таки было совсем по-другому.

И перемену скорее несли ее мысли и тело, а не каменный водосток или кладка фундамента. Просто сам этот дом ассоциировался с тоской и печалью, здесь она проводила часы с нелюбимым ей человеком, ощущала себя птицей, запертой в клетке, и грезила о полете. И теперь, когда испытала, что значит взмахивать крыльями и парить, боялась вернуться к былому...