— Что, нельзя было помереть не такой дурацкой смертью? — обратилась мать к телеграмме из дипмиссии. Прежде она и не рассчитывала, что супруг когда-нибудь вернется домой, но в последнее время все-таки стала на это надеяться, потому что ее беспокоили легкие и уже не позволяли колоть дрова в прежнем темпе. Алланова мать испустила хриплый вздох, и на этом горе было исчерпано. Она сообщила Аллану: все есть как есть, раз и навсегда, а дальше несомненно будет то, что будет.

А потом, ласково взъерошив сыну волосы, снова отправилась колоть дрова.

Аллан не очень понял, что мать имела в виду. Ясно только, что отец умер, мать кашляет кровью, а война кончилась. Сам он в свои тринадцать уже стал докой по части того, как устроить взрыв, смешав нитроглицерин, нитрат целлюлозы, нитрат аммония, нитрат натрия, древесную муку и еще кой-чего по мелочи. Может, когда и пригодится, подумал Аллан и пошел помочь матери с дровами.

~~~

Два года спустя Алланова мать откашляла свое и отправилась на то гипотетическое небо, где уже обретался отец. На пороге избы вместо нее появился недовольный оптовик, полагающий, что мать могла бы заплатить восемь крон и сорок эре в счет последних кредитов, прежде чем взять и умереть без предупреждения. В планы Аллана, однако, не входило откармливать Густавсона сверх необходимого.

— Почему бы господину оптовику не потолковать об этом с моей матерью напрямик? Могу одолжить лопату.

Оптовик был хоть и оптовик, но сложения довольно мелкорозничного, в отличие от пятнадцатилетнего Аллана. Этот мальчик становится мужчиной, и если он даже вполовину такой тронутый, как папаша, то ждать от него можно чего угодно, рассудил оптовик Густавсон, и ему тут же понадобилось срочно вернуться к себе в контору и пересчитать деньги. С тех пор тема долга больше не всплывала.

Как мать ухитрилась скопить несколько сот крон капитала, Аллан себе даже представить не мог. Но как бы то ни было, деньги эти имелись, и их хватило не только на похороны, но и на создание фирмы «Динамит-Карлсон». Аллану хоть и было всего пятнадцать, когда не стало матери, но он уже выучился всему, что нужно, в акционерном обществе «Нитроглицерин».

К тому же он активно экспериментировал в гравийном карьере позади избы. Настолько активно, что у коровы ближайшего соседа, за два километра от карьера, даже случился выкидыш. Но Аллан об этом никогда не узнал, потому что этот сосед, как и оптовик Густавсон, опасался сынка полоумного Карлсона, может, такого же полоумного, кто его знает.

Интерес к происходящему в Швеции и в мире Аллан сохранил со времен службы рассыльным. Не реже чем раз в неделю он ездил на велосипеде во Фленскую библиотеку пополнять свои знания. Там ему случалось встречать самых разных и склонных к дебатам молодых людей, причем всех их объединяло стремление вовлечь Аллана в то или иное политическое движение. Но насколько Аллана интересовали происходящие события, настолько же ему было неинтересно в них участвовать и влиять на их развитие.

Политические взгляды Аллана складывались противоречиво. С одной стороны, он принадлежал к рабочему классу — как иначе сказать про человека, который в девять лет оставил школу и пошел работать на промышленное предприятие? С другой — он чтил память отца, а тот за свою слишком недолгую жизнь успел увлечься почти всем. Начал как левый, потом поддержал царя Николая II, а завершил жизнь в земельном споре с Владимиром Ильичом Лениным. Мать, со своей стороны, между приступами кашля кляла всех, от короля до большевиков, включая Яльмара Брантинга[3], оптовика Густавсона и — не в последнюю очередь — Алланова родного отца.

Кем-кем, а тупицей Аллан не был. Хоть он и отходил в школу всего три года, но ему хватило этого, чтобы выучиться читать, писать и считать. А благодаря политически грамотным рабочим акционерного общества «Нитроглицерин» он проникся интересом к тому, что творится на белом свете.

Однако тем, что сформировало жизненную философию молодого Аллана, стали слова матери, когда они оба получили известие о смерти отца. Слова эти не сразу проникли в душу юноши, но зато потом остались в ней навсегда.

Все есть как есть, а будет как будет.

Это, в частности, означало не рассусоливать свои чувства — особенно когда для того есть основания. Как, например, когда в избушку в Юксхюльте пришло известие о смерти отца. Аллан, в согласии с семейной традицией, в ответ только рубил дрова, может, разве что дольше и молчаливей обычного. Или когда мать последовала тою же дорогой и ее выносили из дому к ожидающему снаружи катафалку. Тогда Аллан остался на кухне и наблюдал за происходящим в окно. А потом произнес тихо, так, что только сам расслышал:

— Прощай, мать.

И закрыл эту главу своей жизни.

~~~

Аллан занимался своей динамитной фирмой не покладая рук и за первый год третьего десятилетия двадцатого века сумел собрать солидный круг клиентов по всему Сёдерманланду. Субботними вечерами, когда ровесники отправлялись на танцы, Аллан сидел дома и придумывал новые смеси, чтобы повысить качество своего динамита. А когда наступало воскресенье, он отправлялся в карьер производить пробные взрывы. С перерывом с одиннадцати до часа — это ему пришлось в конце концов пообещать юксхюльтскому священнику, чтобы тот не особо ворчал насчет того, что Аллан не ходит в церковь.

Аллана вполне устраивало свое собственное общество, и это было хорошо, поскольку жил он довольно одиноко. Из-за того что он не вступил в рабочее движение, его презирали местные социалисты, а на приглашение в какой-нибудь буржуазный салон рабочему, да еще и сыну такого отца рассчитывать не приходилось. К тому же в этих самых салонах сидел оптовик Густавсон, а он ни за что на свете не стал бы якшаться с сопливым Карлсоновым щенком. Взять хоть то, что малец выведал, сколько Густавсон заработал на том яйце, купив его у Аллановой матери считай что за бесценок и потом перепродав одному дипломату в Стокгольме. Благодаря этой сделке оптовый торговец Густавсон стал третьим в округе владельцем собственного автомобиля.

Да, в тот раз ему повезло так повезло. Да только везенье продлилось не так долго, как бы хотелось самому Густавсону. Августовским воскресеньем 1925 года, после церковной службы, он отправился на автомобильную прогулку, больше чтобы покрасоваться. И угораздило его отправиться как раз в Юксхюльт и проехать мимо Аллана Карлсона. На повороте перед избой Аллана Густавсон, должно быть, занервничал (если только в события не вмешался каким-то образом Бог или провидение) — руль, видно, заклинило, — во всяком случае, Густавсон и его автомобиль, вместо того чтобы чуть свернуть вправо, на полном ходу влетели в гравийный карьер позади избы. Это уже само по себе не сулило Густавсону ничего хорошего: придется ступить на землю Аллана, а после еще и объясняться, — да только все обернулось еще хуже, потому что в тот самый момент, когда Густавсону удалось наконец остановить свой взбесившийся автомобиль, Аллан произвел первый из своих воскресных экспериментальных взрывов.