Начальник Службы тайных операций удивленно поднял брови.

— Не знал, что вы владеете феней, Джеймс! Ну и где же эти проходимцы, как вы выразились, «мотают срок»?

Камердинер позволил себе ироничную улыбочку:

— В женском туалете на железнодорожной станции Савелово, сэр! Служат ручкой и цепочкой для слива в унитаз воды…

Нергаль веселости слуги не разделил.

— Я бы на вашем месте не стал подтрунивать над коллегами, Джеймс! Кому-то ведь надо делать и эту работу. И никогда не забывайте, что коврик для вытирания ног может быть и черного цвета…

Не глядя больше на мелко дрожащего камердинера, начальник Службы тайных операций пододвинулся к камину и протянул к огню маленькие, холеные руки.

— Вызвать ко мне!

— Всех… всех троих, сэр? — заплетающимся от страха языком переспросил камердинер.

— Вы глупеете на глазах, Джеймс! Только Шепетуху и Ксафона. Времени мало, вызовите их до вчера, скажем, где-то в полдень, в музей мадам Тюссо, — и, повернувшись к слуге, с издевкой добавил: — Не знаю, чего вы так испугались, как будто никто и никогда в жизни не вытирал о вас ноги! В мире людей, Джеймс, это дело до банальности будничное…

Что бы злые языки ни говорили, а дела в стране потихоньку налаживаются. Вот и на станции Савелово Московской железной дороги открылся новый туалет. В старый, не то что войти, мимо пробежать было тошно, так был загажен несознательными гражданами. Бывало, пролетит над ним какая беззаботная птаха и падает если не замертво, то без чувств на радость поджидающим такой оказии местным кошкам. Теперь же, когда с отправлением естественных надобностей разобрались, высвободилось время заняться и другими насущными проблемами. Так, шаг за шагом, глядишь, и вся жизнь изменится к лучшему, надо только верить в светлое будущее и ждать.

К поезду, кукушке в четыре вагона, уже прицепили старенький тепловоз. Он стоял под парами, готовый тянуть лямку аж до самого Углича, когда Вера Спиридоновна толкнула локтем свою товарку-проводницу. От дощатого, выкрашенного в зеленый цвет здания вокзала еще тянулись с рюкзаками пассажиры, так что времени оставалось в достатке.

— Слышь, Зинк, я на минутку отлучусь, — сказала Вера Спиридоновна, — а ты глянь за моими, чтоб без билета не лезли…

И пошла через пути к длинному, выкрашенному светлой краской сарайчику.

«Пусть за копеечку, но зато чисто и бумага всегда в наличии», — думала Вера Спиридоновна, перешагивая через рельсы. Ну просто как в Европе, где она никогда не бывала. Правда, ей, как постоянной посетительнице, да и чего уж там греха таить: по извечному нашему знакомству, было бесплатно. Однако, когда дело дошло до слива и рука заслуженной проводницы сама потянулась к фарфоровой ручке, ни той, ни даже крупного звена металлической цепочки на месте не оказалось.

— Ну народ! — скорбно покачала головой Вера Спиридоновна, — на ходу подметки режут! Вор на воре и вором погоняет…

Но была не права! Пусть только на этот раз, хотя, вполне возможно, где-то имеются и другие примеры исправления диких российских нравов. Никто не крал столь нужных в обиходе предметов из общественного туалета на станции Савелово Московской железной дороги, никто на кражу даже не покушался. Привыкли мы все-таки облыжно хаять все свое родное и еще при этом косимся блудливым глазом на Запад, мол, как он на нас, дикарей, посмотрит. На самом же деле…

На самом деле Вере Спиридоновне с ее высоким давлением и начинающейся стенокардией лучше было бы не знать, куда подевалась фарфоровая ручка на грубой металлической цепочке. Лучше — для сохранения ее же психического здоровья. Не зря в народе говорят: «Меньше знаешь — крепче спишь». Именно для нас звучит со страниц Библии древняя еврейская мудрость, утверждающая, что многие знания обо всем творящемся на просторах России несут с собой многие печали.

В то время как раздосадованная проводница рассказывала Зинке о покраже, покинувшие место ссылки леший Шепетуха и бес второго разряда Ксафон робко переминались с ноги на ногу в одном из залов известного на весь мир музея мадам Тюссо. Чувствовали они себя при этом на редкость скверно, что и не удивительно, поскольку не каждый день тебя насильно отрывают от служения лучшей половине человечества и бросают, облачив в человеческие тела, в неизвестность, да еще в центр Лондона, населенного чопорными и драчливыми англичанами.

Правда, несмотря на урочный час, музей был совершенно пуст, и мелкотравчатых негодяев это несколько успокаивало. Застывшие восковые фигуры особых опасений не внушали, хотя невольно наводили на мысль, что все это неспроста и может иметь самые непредсказуемые последствия. Да и выставленные напоказ изверги рода человеческого и прочие тираны с таким вниманием всматривались стеклянными глазами в будущее, что невольно казалось, будто за дымкой надвигающихся лет им видится нечто такое, что греет их погрязшие в крови греховные души. Кривил под пожелтевшими усами губу восковой Джугашвили, знал, видно, ирод, что хоронить его в толще истории время еще не пришло. Щурил узкий глаз добренький дедушка Ленин: его-то даже в землю закопать не посмели, не говоря уже о том, чтобы стереть имя ненавистника русского народа с лица городов. В сравнении с этими двумя западные властители выглядели всего лишь чопорными и холодными, но и от них ничего хорошего Шепетухе с Ксафоном ждать не приходилось. Власть — она любая страшна, потому как не хуже концентрированной кислоты вытравляет из души нечто глубоко человеческое, подменяет его показной заботой — нет, не о людях, зачем мелочиться — о народе и его эфемерном благе. Но ни о чем таком, даже отдаленно напоминающем эту вечную истину, темные твари не думали. Их пугливые душонки сотрясал животный страх, выходивший на поверхность зубовной дробью.

И боялись они не зря. Начавшее набирать силу красно-коричневое свечение не оставляло сомнений в том, что впереди их ждет встреча с одним из иерархов Департамента Темных сил, а такое для мелких сущностей даром никогда не проходит. С трудом унимая дрожь, леший и бес второго разряда наблюдали, как сгущаются мерцающие краски, как из этого клубящегося марева выступает на паркет музея маленький, похожий на хищную птицу человечек с тонкой ниточкой усов над бледной верхней губой. За ним, как бы оберегая хозяина и на каждом шагу раболепствуя, двигался затянутый в белоснежную ливрею огромный негр. Завидев эту странную парочку, Ксафон и Шепетуха пали ниц, ударили с бильярдным стуком лбами об пол.

Нергаль, казалось, этого даже не заметил. Не обращая внимания на распростертые на паркете тела, он двинулся прогулочным шагом вдоль стендов музея. Некоторые из выставленных экспонатов привлекли его внимание. Постояв с минуту у одного из восковых злодеев, Черный кардинал переходил к следующему и вновь замирал, пристально всматриваясь в черты желтоватого, подмалеванного красками лица. Собственное лицо начальника Службы тайных операций становилось при этом все более злым и напряженным, так что следовавший за ним тенью камердинер поотстал на шаг, стараясь по возможности выйти из окружавшего фигурку хозяина поля наэлектризованного раздражения.