– Из засад. А вы как хотели? – Я уже привык к такому отношению «трям-брям вояк». Что поделаешь – время такое. – Борис Алексеевич, поймите: перед нами не турки. Нам противостоит полководец, покоривший всю Европу… И у него под началом лучшая из всех армий, когда-либо существовавших в истории. Кроме нашей, конечно.

– Но мы били его войска!

Опять перебивает. Терпеть этого не могу, но в очередной раз придётся сдержаться.

– Бил батюшка Александр Васильевич, причём даже ему в поле не противостояли силы, имеющие двойное-тройное превосходство, не так ли? И воевал Суворов не на своей земле, а командуя экспедицией. Сейчас мы должны действовать булавочными уколами: терзать войска Бонапарта, наносить им мелкий, но постоянный урон, заставлять бояться каждого куста, понимаете? А когда соберём достаточно сил, когда подойдут подкрепления с Дона и других южных областей, когда Тормасов и Чичагов совершенно растерзают австрийцев, саксонцев и иже с ними – вот тогда и можно будет навязать французам решительное сражение.

– Всё равно, – засомневался гусар, – как-то это…

– Неблагородно?

– Я не это хотел сказать, но… – опять замялся ахтырец.

– Понимаю вас – непривычно. Однако мы не расстреливаем противника, как бекасов на охоте. Сами можете убедиться, что я тоже только благодаря случаю имею возможность беседовать с вами после боя.

Беседу пришлось немедленно прекратить, так как после въезда на небольшой холмик, впереди, верстах в двух, открылась деревенька.

– Елькин! Анацкий! – подозвал двух гусар поручик, мигом позабыв о нашем споре. – Ко мне!

Подъехавшие двое кавалеристов являлись просто вопиющей противоположностью друг другу: один (как потом выяснилось – Елькин) был черняв, коренаст, и даже сквозь доломан с ментиком чувствовалась огромная сила мышц этого парня, хотя качком, в представлении двадцатого века, он совершенно не выглядел. Второй, напротив, сухощавый блондин, однако внутренняя сила ощущалась и в нём.

– Поскачете в деревню, – начал ставить задачу Мокроусов, – если спокойно – просигнальте. Если там французы… Ну, сами знаете – начинайте стрелять.

Гусары молча кивнули и приготовили заранее свои мушкетоны.

Странное оружие даже для начала века девятнадцатого – мушкетон. Короткое ружьё, стреляющее дробью…

Какую ценность оно может иметь в настоящей войне? Это же не охота на уток!

А ведь может! Именно в лёгкой кавалерии может. Когда на скаку не особо прицелишься, но именно сноп летящих мелких шариков представляет из себя большую опасность, чем тяжёлая пуля – она одна-то почти наверняка не попадёт, а вот кучка свинцовых шариков, наоборот, – попадёт почти наверняка. Ну, хоть один. И пусть даже не во всадника, а в лошадь…

Ну да ладно: сейчас встречного кавалерийского боя не предвиделось, но опять же было значительно более «выгодно» пальнуть по укрывшемуся в избе или в кустах стрелку той самой дробью, а не пулей.

Хотя называть данные заряды дробовыми, тоже не совсем верно – не рябчиков ведь ею бить. Скорее можно сравнить эту «дробь» с охотничьей картечью двадцатого века. Той, которая и кабана свалить может.

Наши разведчики помчались в деревеньку галопом, а мы тронулись следом неспешным шагом – не стоять же на месте. Опасности там быть не должно, но проверить, что и как, следовало – не к тёще на блины едем, война всё-таки.

Елькин с Анацким вернулись скоренько:

– Так что, ваше благородие, французов там нет, но были. Все припасы подчистую побрали, да ещё и двоих мужиков зарубили, тех, кто зерно отдавать не хотел.

– Понятно, – нахмурился Мокроусов. – Вперёд!

Отряд прибавил ходу, и уже через пару минут мы въезжали в деревню. Население знало, что входят «свои», но особого радушия на лицах крестьян не наблюдалось.

– Кто староста?! – крикнул в толпу поручик.

От основной массы деревенских отделился крепкий невысокий мужик. Комкая в руках шапку, с некоторым опасением приблизился.

– Я буду. Тимофей Рябов. Деревня Липовка, Лесли Сергею Ивановичу принадлежим.

– Что у вас тут случилось? – вступил в разговор и я.

– Вестимо что – пришли немцы эти, всё зерно, что до урожая осталось, забрали. Так-то ладно, проживём, но ведь и лошадок с телегами увели. А как нам теперь без кормилиц, барин?

Вон, Евсей с сыном попытались своего конягу отстоять, так их сразу и порубали сабельками.

– Где тела?

– Так известно где – пока у них же в избе и лежат. Ведь чего они полезли, – каким-то срывающимся голосом продолжил староста, – не считая Марфы, ещё четверо девок в семье. Им без лошади – смерть…

– Понятно. – Я спрыгнул со спины Афины. – Проводишь в избу. Господин Ван Давль! – это уже лейтенанту. – Не пройдёте со мной полюбоваться на результаты ведения военных действий вашими товарищами по оружию?

Если не пойдёт, сука, за шиворот отволоку этого «рыцаря с лифчиком прекрасной дамы на пике»…

Но нет – спешился и проследовал за мной.

Чертовски хотелось отдать три трофейных лошади крестьянам этих самых Липок, но ведь кони-то строевые, к пахоте не особо приучены, да и когда придут французы, а они придут наверняка, конфискуют лошадок за милую душу. Да ещё и очередные репрессии населению учинят…

В избе пахло, конечно, не очень – не усадьба всё-таки. Но вполне нормально для любого сельского дома, даже по меркам моего времени.

Глянув на семью, оставшуюся без мужчин, я снова начал закипать – тётка лет сорока и девицы от десяти до пятнадцати лет. Все зарёванные, разумеется.

– Ну что теперь скажете, господин лейтенант? – Тела зарубленных мужчин, хоть и были прикрыты мешковиной, но выглядели весьма «красноречиво». – Вы эту свободу русским крестьянам имели в виду? Такую благодать несёт ваш просвещённый император «безграмотной» России и её народу?

Голландец угрюмо молчал.

– Я жду ответа, сударь! – честное слово, совсем не испытывал удовлетворения от того, что могу прижать оппонента к стенке ТАКИМИ аргументами. – И вы ещё посмеете осуждать русские войска за то, что они истребляют ваших убийц и грабителей всеми доступными средствами?

– Дурные люди, – наконец выдавил из себя лейтенант, – есть у каждого народа, а дурные солдаты – в каждой армии.

– Это, извините, болтовня, – прервал я его философствования, – мы не у границы. Я прошёл в арьергарде армии от Немана и не раз слышал о подобном поведении ваших войск по отношению к мирному населению.

– Клянусь честью офицера, – вспыхнул Ван Давль, – никогда отряд под моим командованием не стал бы творить подобное.

– Хотелось бы верить. Но только наши крестьяне не знают о вашей благородной душе. И теперь, после данного происшествия, любой житель этой деревни с лёгким сердцем подымет на вилы или огреет топором по голове всякого военного, который носит иностранную форму. Ладно, ступайте.