продекламировал я. Не то, чтобы мне когда-то приходило в голову учить шекспировские пьезы наизусть («Быть или не быть» не в счёт, разумеется), но этот монолог короля я помнил крепко. В-основном — благодаря эпизоду из горячо любимого мной фильма «Человек эпохи Возрождения» с Дэнни де Вито в главной роли.

Сказать, что Эсфирь Соломоновна была сконфужена — значило бы сильно преуменьшить истинное положение вещей. Несчастная покраснела как рак, до мочек ушей (очень милых, надо отметить, аккуратненьких ушек, украшенных крошечными серебряными серёжками) и посмотрела на меня взглядом затравленного оленя. Я сжалился.

— У отца в библиотеке имелось собрание сочинений Шекспира с картинками, и я очень любил их рассматривать. Как раз возле этого кусочка текста была особенно красивая иллюстрация — рыцари, лучники, король верхом на коне, с мечом в поднятой руке… вот я и запомнил.

— Что ж, замечательно… — она помедлила. — А ещё какие-нибудь стихи на эту тему ты знаешь?

…В конце концов — почему бы и нет? Очаровательной Алёны-свет Андреевны в коммуне нет и непонятно, появится ли она, отношения с Татьяной никак не складываются, оставаясь уже который месяц на стадии взаимных подколок и редких откровений. А Есфирь Соломоновна вполне миловидна, да и фигурка выше всяких похвал, и не помешает произвести на неё благоприятное впечатление. Без всякой задней мысли, разумеется, исключительно ради чистого искусства…

— Знаю одно. — сказал я. — Только это не Шекспир, но зато как раз про сражение при Азенкуре. Один малоизвестный поэт, у мамы была маленькая такая книжечка, на серой бумаге. Фамилии, простите, не помню.

— Ничего, Алёша, это не так важно. Ты читай, читай…

…Ага, уже не «Давыдов», а «Алёша»? А глазки-то потупила, и румянец не сходит со щёчек...

Я откашлялся.

...Доспехи — вдрызг. Шлем сброшен. На смех курам

Мой вид. И слава Богу — смерть вблизи.

На борозде войны под Азенкуром

Стою, по наколенники в грязи.

Где пала голубая Орифламма

В объятья сотни бешеных копыт,

И плачет к отступлению навзрыд

Далекий рог. И щит, врезаясь в щит,

Кричит, как иудей над пеплом Храма –

В оси еще живого колеса

Голов, кирас, блестящих конских крупов

Стою, светя средь гор железных трупов

Свечой кровоточащего лица…

Я умолк. В классе повисла мёртвая тишина. Все, включая двух парней с «галёрки», обычно мало интересовавшихся происходящим у доски, смотрели на меня во все глаза.

— А «орифламма» — это что? — спросила Рита Ольховская, девочка из седьмого отряда, сидящая, как и полагается примерным ученицам, на первой парте.

— Французское королевское знамя, штандарт.— среагировал я, прежде чем учительница успела открыть рот. — Только на самом деле она была не голубая, а пурпуровая, с вышитыми золотом языками пламени. При Азенкуре Орифламму захватили в качестве трофея англичане, и это стало одним из самых горьких символов поражения Франции. Но это была не самая страшная их потеря в тот день…

…Виват тебе, неведомый мой брат,

Что, налетев всей массой мне на грудь,

От крови пьяный, в плен решил не брать!

Виват огню твоих прекрасных рук.

Руби наотмашь, не дрожи, не целься.

Мой меч — обломок, жду и не бегу.

На лютне стали, мальчик из Уэльса,

Спой реквием последнему врагу…

Я пробежал глазами по рядам парт. Коммунары, замерев, внимали.

— После англичанам досталось много пленных. За рыцарей тогда было принято брать выкупы, и их старались не убивать, а захватывать живыми. Но когда пришло известие, что к разбитым французам вот-вот подойдёт подкрепление — король Генрих приказал перебить пленников. Известие оказалось ложным, но дело было сделано — несколько сотен дворян лучших французских фамилий пали, как скот под ножом мясника.

..Аррасских графов ветреный потомок,

Я шел, пока хватало сил, бренча

Железом. И за жизнь, как за обломок

Холодного кастильского меча

Держался. Но