По истечении двух лет нянька с малышом вернулась, и Амина была столь обрадована свежим и здоровым видом сына, что произнесла: «Забери его обратно в пустыню, пускай растет здоровым и крепким!» И он вернулся, откуда прибыл, и жил там еще три года, хотя за это время однажды на него напала какая-то болезнь, и суеверная Халима с мужем привезли его к матери из страха, что ребенок подпал под влияние какого-нибудь зловредного джинна. И все же Халима любила своего маленького питомца и легко согласилась вновь забрать его с собой, хотя после этого уже ни за что не разрешала ему отходить от нее ни на шаг. Но, несмотря на все предосторожности, джиннам удалось, как она считала, добиться своего, и они поставили свою «печать пророчества» у него между лопатками, где она и оставалась до конца его дней. Те, кто не верил, что это пророк, не видели ничего кроме обыкновенной родинки. Точно так же мало кто придавал значение еще одной истории — будто однажды Джабраил вместе с еще одним ангелом спустился с небес, и они извлекли из груди Мухаммеда сердце и очистили его от всяческой скверны, наполнив верой, знанием, чистотой и светом, после чего безболезненно поместили обратно.

Как бы то ни было, Мухаммед, которому почти исполнилось пять лет, возвратился к Амине и уже не покидал ее. На следующий год она взяла его в Медину, дабы навестить родственников, но на обратном пути умерла, и до окончания путешествия ребенок был вверен заботам надежной рабыни. Та доставила его к престарелому деду, который последующие два года с необычайной нежностью заботился о нем. По окончании этого краткого срока Абд аль-Мутталиб умер, препоручив внука дяде, Абу Талибу, которому по наследству передались также и заботы о Каабе. Абу Талиб был человеком, весьма уважаемым в племени за свои благородные качества, и он стал для своего племянника добрым другом. Постель Мухаммеда он поставил рядом со своей, позволил ему сидеть с ним за одним столом, разрешал всюду следовать за ним в путешествиях, и дал, таким образом, наиболее полное представление обо всех обрядах и ритуалах традиционной религии, чем, вероятно, и научил глубочайшему к ним уважению.

Тем временем престиж семьи затмили представители одной из ее ветвей, Омейя, которые первенствовали в войнах, так как в племени Хашим не было достаточно сил, чтобы отстаивать свое превосходство. Среди самих Хашимитов, в свою очередь, привилегии, перешедшие от Абд аль-Мутталиба, были поделены, ибо Абу Талиб передал своему младшему брату Аббасу контроль над источником Земзем, а за собой не оставил никаких должностей в Мекке.

А теперь настала пора обратить взор на самого отрока. Ему уже исполнилось двенадцать; свое младенчество он провел среди племен, чья речь, как и горные вершины, сохраняла свою первозданную свежесть. Он натренировал свое тело в похвальных занятиях, как было заведено среди людей подвижных и деятельных. Вместе с воздухом свободной природы тех мест он вдоволь дышал духом свободы самого свободного из племен.[24] Здоровый, независимый, уверенный в своих силах, он был вполне подготовлен к жизни, в которой эти качества были весьма кстати.

Добрый дядя не только отвечал за Каабу и молящихся в ней, но был еще самым деятельным среди торговцев, столь много трудившихся во благо Мекки. Мухаммед, несомненно, наблюдал скопища верблюдов, то и дело заполнявших улицы родного города. Можно себе представить, как в его юном воображении, уже затронутом уединенными размышлениями в горах, связывались картины того, что было еще до его рождения, когда длинные караваны исчезали из виду, следуя на север или на юг, уходя в сторону Йемена или Сирии… Вероятно, не один раз он спрашивал себя, какие неизведанные земли лежат там, вдали, и что за люди там живут. Когда однажды Абу Талиб за какой-то надобностью собрался в Сирию, Мухаммед уцепился за него и стал умолять, чтобы тот позволил ему поехать вместе с ним, повторяя: «Кто же еще, о дядя, позаботится здесь обо мне, если ты уезжаешь?» Просьба была удовлетворена, и двенадцатилетний мальчик отправился в длительное путешествие.

Местность, по которой двигался караван, изобиловала существами из арабской мифологии: там были джинны, добрые и злые, странствовавшие повсюду, куда им заблагорассудится; путешественники попадали в захватывающие для юного разума приключения; здесь, в уединенных и безмолвных пещерах, согласно молве, жили дети племени Самуд, о которых Мухаммед часто упоминает в Коране. Здесь гигантская верблюдица чудесным образом понесла от большого камня; здесь старики были превращены в свиней, а юноши — в обезьян, и обо всем этом юный путешественник узнавал вечерами под звездным небом от седобородых сказителей.

Дядя и племянник по пути в Дамаск посетили Бозру (Бостру). Этот оживленный купеческий город, центр торговли всей Сирии, Ирака и Хеяза, поразил их своим радушием. Здесь им представилась возможность поговорить с местными купцами, так что мы, без всякого сомнения, можем утверждать, что в ходе этих долгих бесед не раз обсуждались различия в религиозных верованиях жителей Юга и Севера. Вполне могла возникнуть и такая тема для разговора, как поклонение идолам, да иначе и быть не могло, и, возможно, здесь кроется причина, почему Мухаммед впоследствии стал убежденным проповедником борьбы со всякого рода идолопоклонством среди сограждан. Он проехал по восточному берегу Мертвого моря и, должно быть, услышал рассказы о разрушении городов, стоявших некогда на равнине, — рассказы, от которых не могло не содрогнуться сердце любого, старого или молодого, особенно когда впервые слышишь их в столь юном возрасте.

Следует помнить: мальчик учился без книг и знал прошлое по рассказам, но в этом способе познания он не упускал ни единого часа и позволял воображению блуждать среди далеких эпох и стародавних сказок, все глубже погружаясь в предания своего народа.

Нам трудно себе представить такого человека, поскольку мы всю свою жизнь читали книги, благодаря чему мы как бы сосуществуем с людьми прошлых веков, словно они живут где-то рядом. Могло ли услышанное породить в юноше еще большее стремление заглянуть в прошлое, увидеть другие земли? Или это заставило замолчать (а он, как мы знаем, был молчаливым), задуматься, замкнуться, уйти в свои мысли о той чудесной миссии, которая, как он мыслил, предстояла ему и которую он сам для себя определил? Кто знает… Можно только попытаться проникнуть в его жизнь и довериться смутным догадкам.

Хотя арабы в те времена еще не имели книг, они очень интересовались письменностью и обладали некой литературной средой, к которой тянулось огромное число людей, наделенных глубокой духовностью. Неподалеку от Мекки, немного восточнее, находилось привлекательное местечко Окац, где купцы и путешественники нередко отдыхали, наслаждаясь покоем после нелегких странствий. Время от времени там проходили общедоступные ярмарки. В это время, как гласит предание, там выступали сочинители, исполнявшие свои произведения, каждое из которых воспевало достоинства возлюбленной, то нежась в лучах ее очарования, если она была рядом, то скорбя в разлуке, если дама уже покинула городок. Порой поэты похвалялись своим искусством, с гордостью отзываясь о величии и древности своего рода, о кротком нраве и величавой грации своих любимых верблюдов. Наиболее отличившимся поэтам присуждались награды, а их стихи переписывались красивой, изощренной вязью.[25] Поэтические состязания по праздникам бывали очень представительны, а соперничество авторов нередко переходило в кровавые войны, длительные и, учитывая период, когда они начинались, «святотатственные».