этой цели и мирного урегулирования он готов вверить судьбу чешского народа и самой страны в руки фюрера и германского рейха…»[131]. Фюреру не оставалось ничего другого, как согласиться.

Вполне естественно, что: «Ни Англия, ни Франция не предприняли ни малейшей попытки спасти Чехословакию, хотя в Мюнхене торжественно давали ей гарантии на случай войны»[132]. Галифакс объяснял позицию своей страны тем, что президент Гаха сам дал «согласие» на захват, и таким образом было «естественным способом» покончено с обязанностью Англии и Франции предоставлять гарантии Праге, бывшей «несколько тягостной для правительств обеих стран»[133].

При этом правительства Франции и Великобритании совершенно не интересовало, каким образом Гитлер получил столь щедрые предложения Гахи. Вопрос был решен ранним утром того же дня 15 марта, вечером, которого Гитлер с триумфом вошел в Прагу. В то утро Гитлер заявлял Гахе, «приглашенному» в рейхсканцелярию, что 12 марта «Он отдал приказ германским воскам о вторжении в Чехословакию и присоединении ее к германскому рейху…». 14 марта немецкие войска уже оккупировали Моравску-Остраву и встали на границе Богемии и Моравии. «В шесть часов, — продолжал Гитлер, — немецкие войска вступят на территорию Чехословакии. Ему неловко говорить об этом, но каждому чешскому батальону противостоит немецкая дивизия…»[134]. Гахе было предложено подумать над этим, причем если он не подпишет цитированное выше коммюнике, «то через два часа Прага будет превращена бомбардировщиками в руины, причем это только начало. Сотни бомбардировщиков ожидают приказа на взлет. Они получат его в шесть утра, если на документе не будет подписи»[135]. У Гахи не было выбора, на помощь «гарантов мира» он даже не надеялся…

16 марта Гитлер аналогичным образом взял под защиту Словакию, в ответ на телеграмму премьера Тисо, составленную в Берлине. Немецкие войска немедленно вошли в Словакию для «защиты»[136]. «Никакой агрессии, — ответил на это Чемберлен, — не было!»[137], сославшись на провозглашение «независимости» Словакии. «Эта декларация, — заявил он, — покончила изнутри с тем государством, незыблемость границ которого мы гарантировали. Правительство его величества не может считать себя далее связанным этим обещанием»[138]. «Таким образом, — отмечает У. Ширер, — стратегия Гитлера полностью себя оправдала. Он предложил Чемберлену «выход», и тот его принял. Интересно, что премьер-министр даже не собирался обвинять Гитлера в нарушении слова… Он не высказал ни слова упрека в адрес фюрера…»[139].

«Правительство его величества не имеет намерения вмешиваться в дела, в которых могут быть непосредственно заинтересованы правительства других стран…, — пояснял свою позицию британский премьер, — Тем не менее, оно — этот факт правительство Германии непременно оценит — крайне заинтересовано в успехе мер, предпринимаемых для поддержания атмосферы доверия и ослабления напряженности в Центральной Европе. Оно будет сожалеть обо всех действиях, которые могут привести к нарушению атмосферы растущего всеобщего доверия…»[140]. О том, что это были не просто слова, говорит тот факт, что Англия передала Германии чехословацкое золото на сумму 6 млн. фунтов стерлингов, которое чехословацкое правительство отправило в подвалы Английского банка накануне оккупации[141].

Париж старался не отставать, и когда 30 января 1939 г. Гитлер, выступая в рейхстаге, заявил, что Германия испытывает экономические трудности, Даладье воспринял слова фюрера, как сигнал к налаживанию франко-германских экономических отношений… После взаимных консультаций 11 марта французское посольство в Берлине передало министру иностранных дел Германии ноту, в которой подчеркивалось желание французского правительства «наилучшим образом обеспечивать развитие торгового и экономического сотрудничества между Францией и Германией»[142].

Еще в середине октября 1938 г., отмечает С. Кремлев, в Лондон приехала германская экономическая делегация для зондажа о возможностях увеличения немецкого экспорта в английские колонии. 6 ноября заведующий экономическим отделом Форин офиса Эштон-Гуэткин (входивший ранее в миссию Ренсимена) предложил представителю Рейхсбанка Винке рассмотреть планы предоставления Германии крупных английских кредитов. В середине декабря уже сам президент Рейхсбанка Шахт в том же Лондоне беседовал в духе взаимопонимания с управляющим Английским банком Норманом, а в январе 1939-го Норман приезжает в Берлин[143].

28 января 1939 г. Рейнско-вестфальский угольный синдикат и Горнорудная ассоциация Великобритании подписывают соглашение о разграничении сфер интересов и единых ценах на уголь на рынках третьих стран… 3 февраля Галифакс публично приветствовал создание угольного картеля, как «обнадеживающий признак на будущее». 22 февраля Чемберлен был еще более категоричен: «Сближение между Англией и Германией в области торговли окажется лучшим и быстрейшим путем для достижения взаимопонимания между обеими странами»[144].

Нечто подобное происходило и в германо-французских делах. В декабре 1938 г. Риббентроп и Бонне обменялись памятными записками о практических мерах по расширению взаимной торговли и экономического сотрудничества, о торговле Германии с французскими колониями. Было решено создать Франко-германский экономический центр и консорциум для эксплуатации французских колоний, строительства портов в Южной Америке, дорог и мостов на Балканах, разработки металлорудных месторождений в Гвинее, Марокко…[145].

В феврале 1939 г. в Дюссельдорфе начались переговоры между двумя самыми влиятельными объединениями деловых кругов Англии и Германии — «Федерацией британской промышленности» и немецкой «Имперской промышленной группой». Лондонский журнал «Экономист» тогда же назвал эти переговоры «беспрецедентными в истории в смысле масштабов»[146]. 15 марта вермахт вошел в Прагу, и в тот же день было подписано Дюссельдорфское англо-германское соглашение, где было сказано, кроме прочего, что «эти совместные действия следует рассматривать как предвестника более широкого международного сотрудничества между промышленными группами, целью которого является повышение потребительской способности в мире, а следовательно, и уровня производства на благо всех участников соглашений»[147].

* * * * *

Но вдруг, не без удивления вспоминал депутат-консерватор Л. Эмери, «чуть ли не за один день, Чемберлен перешел от умиротворения к открытым угрозам»[148]. Премьер-министр стал обвинять Гитлера в обмане[149]. Через два дня после ликвидации Чехословакии, подтверждал Ширер, «на Н. Чемберлена снизошло прозрение. Снизошло оно не само собой. К величайшему удивлению премьера, большинство английских газет (даже «Таймс», но не «Дейли мейл») и палата общин враждебно отнеслись к новой агрессии Гитлера. Более того, многие его сторонники в парламенте и половина членов кабинета восстали против продолжения курса на умиротворение Гитлера. Лорд Галифакс, как сообщал в Берлин немецкий посол, настаивал на всесторонней оценке премьер-министром случившегося и резком изменении курса. Чемберлену стало ясно, что его положение как главы правительства и лидера партии консерваторов под угрозой»[150].

Чемберлен среагировал мгновенно, и в своей очередной речи он уже заявлял: «Нам говорят, что захват Чехословакии был продиктован беспорядками внутри этой страны… Если там и были беспорядки, то не стимулировали ли их извне?..