Что значат все эти разговоры о клятвах? – спрашивал Брут. Их предки никогда не нуждались ни в каких гарантиях, но ни одна клятва не может обезопасить от появления тирана. Те, кто убил Цезаря, думали о благе государства, а не о личной выгоде. Враги оклеветали их относительно раздачи земель ветеранам. Если здесь присутствуют такие, кто имеет право на получение земли, пусть выйдут вперед.

Многие тут же поймали его на слове. Удовлетворенный тем, что здесь присутствуют люди более всего заинтересованные, Брут продолжал свою речь.

Он начал с описания древней римской системы воинской колонизации, начатой еще в старые времена. Их предки никогда не конфисковывали всю землю даже у покоренных народов, но захватывали лишь часть земли, оставляя на ней военный гарнизон. Если этого было мало, они покупали недостающую землю. Таким образом, процесс колонизации не был несправедливым или болезненным. Но Сулла и Цезарь ввели новые порядки. Они стали практиковать конфискацию земли без всякого возмещения убытков совершенно ни в чем не повинным жителям, которые не совершили никаких преступлений, и раздавать ее своим солдатам.

Еще хуже то, что они селили новых колонистов вместе с военными подразделениями; и обездоленные, чувствуя себя ограбленными, вечно искали возможность вернуть обратно свои земли; и колонисты, понимая это, всегда держались сообща, готовые защитить свои владения; и это тоже входило в план – привязать новых колонистов к тираническому правительству, поскольку они от него зависели. Они приобрели врагов среди своих же сограждан, чтобы поддерживать тиранию.

Затем Брут перешел к обещаниям. Очень торжественно от своего имени и от имени своих друзей он взял на себя гарантии обеспечить земли, которые уже были обещаны, и обещал исправить перекосы, на которые он указал, компенсировав стоимость земли бывшим собственникам таким образом, чтобы право новых собственников было обеспеченным и непререкаемым и они никогда не стали бы зависеть ни от какого правительства.

Эту речь, сопровождавшуюся обещаниями, встретили хорошо. Солдат вполне устраивали сделанные предложения. Несомненно, многие из них подумали, что никто не мешал олигархам покупать земли для выведения колоний и раньше – никто и ничто, кроме безразличия к нуждам народа. Но все это можно было отставить в сторону ввиду сулимых в будущем выгод, обещанных Брутом. На этих условиях – если они будут соблюдаться – примирение возможно.

Эта речь Брута возымела действие на следующее же утро, когда консулы собрались, чтобы объявить решение сената. Цицерон предложил вынести постановление об амнистии и примирении, и собрание сразу же согласилось. Брут и его друзья были приглашены сойти с Капитолия. Когда они заколебались, им гарантировали безопасность. Когда они наконец появились, то были восторженно встречены. Консулы хотели сделать несколько замечаний, но их отклонили. Собрание превратилось в рукопожатия, взаимные поздравления и всеобщее выражение чувств. Такой поворот несколько встревожил сторонников Цезаря. Возможно ли, что Брут в конечном счете разгонит народное собрание? Было похоже на то.

Трудно поверить, что заговорщики и сторонники Цезаря искренне рассчитывали на постоянный мир. Один лишь народ, который во все века был доверчив, возможно, принимал его всерьез. Борьба лишь откладывалась. И теперь Антоний, несколько встревоженный успехом Брута в собрании, продолжал надеяться на свою козырную карту – похороны Цезаря и оглашение его завещания.

По настоянию Пизона завещание было вскрыто и оглашено в доме Антония. Оно было датировано 15 сентября прошлого года, то есть шестью месяцами ранее. В нем Цезарь назвал трех своих наследников. Первым был Гай Октавий, его внучатый племянник, которому он оставил три четверти своего состояния. Оставшаяся четверть была поделена между другими двумя его внучатыми племянниками Луцием Пинарием и Квинтом Педием. Гай Октавий получал имя Цезаря и официально становился его сыном. Несколько его убийц были названы его телохранителями, и один из них, Децим Брут, также был объявлен наследником имущества. Великолепные сады Цезаря близ Тибра были завещаны народу, и каждый римский гражданин получал по триста сестерциев.

Услышав завещание, римские граждане не могли считать злодеем человека, отдавшего такие распоряжения. Почти все граждане Рима, к какому бы сословию они ни принадлежали, были глубоко тронуты тем, что он не забыл о них. Хотя это может показаться странным современным людям, но путь к сердцу римлян всегда лежал через наследство. Самый последний бедняк из римских избирателей мог утешить себя мыслью, что он – да, он! – не забыт величайшим человеком своего времени и к тому же получил триста сестерциев! Отношение к убийству Цезаря сразу резко изменилось. Каждый гражданин вдруг почувствовал, что он не согласен с мнением Брута, будто Цезарь был тираном. Более того, его охватил истинный ужас при мысли, что Цезаря убили те же люди, которых он упомянул в своем завещании, и один из них получал наследство после выполнения всех предыдущих условий! Каким же злодеем должен быть человек, чтобы убить того, кто оставил ему деньги!

Эти чувства, поначалу туманные и неясные, все более овладевали умами людей с улицы после оглашения завещания и планов Цезаря. Надгробное слово должно было прозвучать на Форуме из уст Марка Антония. Затем должно было состояться шествие, а тело сожжено на погребальном костре, разложенном на Марсовом поле. Сочувствующих, которые хотели бросать хворост в огонь, было так много, что не смогли организовать очередь к костру, но каждый старался протиснуться ближе. Вершину костра можно было сравнить с храмом Венеры Прародительницы, которой поклонялся Цезарь. Это были великолепные похороны.

Все было рассчитано точно, некоторые полагали, что это дело рук секретаря Цезаря Бальба. Римские избиратели, согретые чувством симпатии и одновременно охваченные негодованием на его врагов, собирались на похороны тысячами. Они были готовы и далее испытывать те же чувства.

Следует помнить, что Марк Антоний не был человеком незнатным. Его дед был одним из величайших ораторов, какого когда-либо взрастил Рим, – человеком, к которому даже Цицерон обращался с почтением. Увидев толпу, собравшуюся на Форуме у погребального костра Цезаря, он действовал с самообладанием и спокойствием истинного актера – даром, полученным в наследство. Он был человеком импульсивным, но публичные выступления были у него в крови. При необходимости и желании он мог подняться до величия, и он сделал это.

В торжественной процессии Пизон перенес тело на Форум при огромной толпе, заполнившей площадь. Гроб был сделан из слоновой кости с покрывалом из пурпура и золота. Перед гробом положили окровавленную одежду, в которой был зарезан Цезарь. Под бой барабанов и сверкание мечей тело перенесли на ростры. Там оно находилось, и в толпе раздались рыдания, а воины в такт ударяли мечами о щиты. В положенное время наступила тишина; и тогда Антоний, стоя перед толпой, произнес надгробное слово.

Начал он очень спокойно, даже мрачно, перечисляя имена, титулы, должности умершего гражданина; полностью прочел постановление сената, которое объявляло Цезаря священным и называло истинным гражданином. После каждой цитаты он добавлял что-то свое. Он прочел текст клятвы, в соответствии с которой приносившие ее обещали охранять и защищать Цезаря, если понадобится. Затем, воздев руки к Капитолийскому храму, который высился перед ним, он объявил о своей готовности сдержать клятву – если бы не амнистия, которая была прилюдно принята обманным путем… В этом месте сенаторы явно почувствовали себя неловко; затем он смягчил свою речь, указав, что всем следует забыть прошлое и думать лишь о настоящем. Их настоящая обязанность – проводить покойного с миром и благословением.