– Ну, приходи, – ответил он спокойно. – Сальца зажарим.

Мне было совсем немного лет и оттого пока казалось диким, что моей девятнадцатилетней сестре кто-то будет мять грудь. Зачем это нужно, в конце концов.

Эта сестра моя носила редкое для черноземных краев имя Лиля, строгое лицо и длинное, узкое платье, которое она, не стесняясь меня, с трудом натягивала на высокие бедра, стоя перед зеркалом.

Девушки нашего селенья очень весело смотрелись вечерами, когда они, наряженные, пробирались на каблуках по привычной грязи. Но Лиле эти странные передвижения даже шли: она казалась мне молодой актрисой, отставшей от поезда.

Когда Лиля смеялась, мужчины и молодые люди смотрели на нее молча и чуть приоткрыв рты, словно пытаясь повторить рисунок ее улыбки. А мне иногда казалось, что смех ее звучит как издевательство.

Дома она тоже вела себя строго: со странным, но ловким остервенением чистила картошку, мыла полы, стирала. Потом, наклонив голову, разглядывала свои чуть вспухшие руки с тонкими, но сильными пальцами и, спрятавшись за ригу, куда складывались запасы сена, курила крепкие сигареты.

– Сожги мне ригу, сожги, – ругался дед.

Некоторое время я бродил у клуба, где раздавалась громкая музыка – и если открывались двери, откуда выбегали хохочущие, дурно двигающиеся девушки или пьяный молодняк, музыки становилось еще больше.

На улице Лили не было, и я прошел в зал искать ее там. Билетер куда-то убрел, и мне улыбнулось не платить за вход.

Взрослые парни стояли вдоль стен, разглядывая танцующих девушек. Несколько молодых пацанов тоже танцевали в центре зала, один из них держал на вытянутой вверх руке бутылку спиртного.

Несколько раз я пересекал площадку, разыскивая Лилю, пока меня не схватили за рукав.

– Ты откуда? – спросил меня пьяный тип. Он был выше меня на полторы головы и, судя по всему, старше на несколько лет.

Я назвал свою улицу.

– А твои пацаны где? – спросили меня.

– Я один, – ответил я.

Спросивший ушел куда-то ненадолго, и спустя минуту вновь нашел меня в зале. Я все еще как дурак бродил вдоль и наискосок.

– Выйдем, – предложил мне он, криво улыбаясь и глядя сверху вниз.

У входа в клуб стоял Славчук, он приветливо мне кивнул, я поймал его взгляд, но не нашелся что сказать.

Мы прошли за клуб, где пахло мочой и было темно: сломанный свет фонаря едва доползал туда, огибая угол здания. Нас ждали еще три человека, и они сразу подошли ко мне, все трое.

Меня толкнули в грудь.

– Ты что, хуй? – лаконично спросили меня, с ударением на пьяно выдохнутое «что». Вопрос, видимо, означал и что я тут делаю, и откуда я вообще взялся на свете.

– Чего, пацаны, случилось у вас? – поинтересовался Славчук, тихо выбредший откуда-то. Он подходил к нам, аккуратно ступая – так, чтобы не наступить в потеки мочи.

Все четверо запечатали суровые рты и молчали треть минуты, пока наконец тот, кто привел меня, не ответил, ткнув в меня лживым пальцем:

– Он меня толкнул.

– Тебя толкнул или всех четверых сразу? – ласково усмехнулся Славчук, и здесь я впервые заметил его зуб со странным рисунком.

– А чего ты сюда пришел? – немного сдавленно спросил Славчука приведший меня.

– А смотри – вот я тебя толкнул, – не отвечая ему, сказал Славчук с улыбкой, и легонько ткнул парня в плечо. – Это что значит теперь? Что я не прав?

– У нас тут свои разговоры, Славчук, – ответил длинный, глядя немного мимо, куда-то в ухо ему.

– Так я разве мешаю? – спросил Славчук. – Разговаривайте.

Все молчали еще с минуту.

– Ну, поговорили? – спросил Славчук. – Тогда мы пошли.

Он тронул меня за плечо, и мы вернулись ко входу в клуб.

– Я Лильку искал, – зачем-то объяснил я Славчуку.

– Не нашел? – спросил он спокойно.

– Нет, Славчук. Может, она домой ушла. Я домой пойду.

Он кивнул.

– Славчук, ладный мой, ты где был? – спросила его девушка откуда-то из темноты; одновременно с другой стороны к нему стремительно подошла другая, вся, казалось, готовая к любому повороту событий, хотя бы и здесь, прямо у клуба…

Переходя асфальтовую площадку у клуба, я услышал, как мне сказали из кустов:

– Все равно мы тебя выловим, урод!

Под светом фонарей я шел спокойно, но, войдя в темноту, не выдержал и побежал, скользя по грязи, меж деревьев посадки, к дому. Уже у дома, заслышав лай гончих деда, внезапно встал и засмеялся: куда я так бегу…

Посвистев сразу признавшим меня собачкам, я пошел на пруд.

Дед уже накачал лодку, выставил сети, разжег костер, сидел в крагах и тяжелом плаще на бревне, насаживая на шампуры большие куски сала. Как же вкусно пахнет паленое мясо свиньи!

– Потерял Лильку-то? – спросил дед. – А она вон тут где-то бродит.

Я обернулся и различил Лилию. Она тихо шла вдоль берега. На плечи был наброшен тулупчик – видимо, заглянула домой и переоделась.

– Лиличка! – закричал я радостно. – Иди есть сало!

Сестра моя остановилась, и по ее движению я понял, что она не очень хочет идти к нам, но все равно сейчас подойдет.

Подошла.

Сало Лилия есть не захотела; она могла вообще ничего не есть целыми днями, выпивая иногда чашку молока с хлебом, или наедаясь яблок и ягод. Зато я, обжигаясь и обмирая, глотал так жирно и ярко пахнущие куски, что, казалось, вот-вот к нам сбегутся волки со всех черноземных лесов.

– Как ты ешь эту гадость, – передернув плечами, сказала сестра.

– Очень вкусно, – ответил я с набитым ртом.

– Привет, Лиль! – хрипло возник из темноты Славчук и присел у костра.

Лиля посмотрела на Славчука со странной смесью интереса и равнодушия. Наверное, она ждала не его, да и вообще неизвестно кого ждала. К тому же, Славчук, хоть и всего на год, был моложе ее: в том возрасте, когда девушка еще ощущает себя юной, это ощутимо. Хотя, с другой стороны, не с дедом же у костра всю ночь сидеть.

– У меня брат есть, с ним тоже можно поздороваться, – сказала Лиля холодно.

– А мы виделись с ним, – и Славчук подмигнул мне; впрочем, выглядел он озабоченно, и на Лиле взгляд больше чем на несколько секунд не задерживал.

– Лиль, – Славчук присмотрелся, далеко ли отплыл дед, отправившийся пошугать рыбу близ коряг и камышовых зарослей, чтоб она порезвее пошла в сторону сетей. – Я вот самогоночки принес. Не хочешь?

– Ага, – ответила Лиля, едва сдобрив иронией свое презрение, и ничего больше не добавила, потому что в ее «ага» и так было вложено большое количество смыслов, отрицающих не только потребление самогона, но и самого Славчука.