Станичники слушают да в затылке чешут. У каждого своя правда, свои планы на неделю…

– Опять, что ль, с басурманами драться?

– Вот же неймётся людям… Мало мы им навтыкали в прошлый раз?

– От бесовщина, а я к куме завтра собрался…

– А я в баню!

– Присмотр за исполнением приказа возложить на войсковых атаманов! – заканчивает денщик, а сам атаман на станичников строго посматривает:

– Ну что, братцы, вопросы у кого есть?

– Не-э… Никак нет! Да всё ясно…

– Может, всё ж таки кому ещё раз объяснить? – заботливо улыбнулся атаман. – А то в прошлый раз весь полк походным маршем на Берлин пошёл и только один приказный Семёнов – галопом на Стамбул!

От казачьего хохота аж голуби с крыш станичных взлетели. Красный как свёкла Семёнов, теребя короткие усики, поспешил скрыться в задних рядах. Ну обознался парень, с кем не бывает, а ведь так и будут помнить до самой старости, хоть пять раз георгиевским кавалером стань! Народная традиция: станичники без шуток не могут и детишек воспитывают так же, до старости внуки будут «стамбульским галопом» дедушку попрекать…

– Отпуска и праздники отменить. На завтра назначаю смотр всего личного состава.

– Добро, Митрич! – за всех сотник ответил. – Как в столицу-то съездил?

– Потом расскажу: и как съездил, и кому съездил… А покуда всё! Командуй отбой!

Сотник кивнул казакам, рукой отмашку дал, чтоб разошёлся круг, да вдруг откуда ни возьмись девичий голосок. Подпрыгивает из-за широких казачьих спин махонькая девчушка да ручонкой решительно машет:

– Ваше благородие, дяденька атаман! А ежели у меня вопрос есть?

Улыбнулся атаман, в седле приподнялся.

– Ну, говори, красавица, коли накипело…

Протолкалась вперёд девица кареокая и этак сурово спрашивает:

– Ваше благородие, а можно моего Ваську не брать на войну?

– А это ещё почему?

– Да он из-за этих басурман уже третий раз свадьбу откладывает…

Казаки так и впали в гогот! Голуби, что уже было успокоились, ещё выше воспарили: птицу легко испугать, а тут столько весёлого шуму, не до высиживания яиц…

– От такой отчаянной только на войне и прятаться!

– Ох и влип Васька, по самые астраханские помидоры!

– Да это Катька боится, что от неё жених сбежит!

– Ничего я не боюсь! – с вызовом обернулась девчушка, и глаза грозные так и пылают. – А только мне что ж, из-за вашей дурацкой войны до старости лет в девках ходить?!

Атаман, в усы улыбку пряча, пальцем казакам погрозил, порядок навёл:

– А ну цыц, жеребцы! Скажи, милая, жених-то твой здесь?

– Так где ж ему быть… Тут!

– Ну и где тот молодец, кому такая краса решительная достанется?

Из толпы казаков нехотя выдвинулся жених, здоровенный такой детина, стыдливо глазки опустил и, вздохнув, стал перед атаманом. Катька его за руку берёт и держит крепко, чтоб не вырвался.

– Так это ты жених будешь?

Молча кивнул Василий. Куда деваться-то?

– Ну что, орёл! Богатырь! А разговаривать умеет?

– Да он, дяденька атаман, завсегда молчит, – девица поясняет радостно. – Застенчивый дюже…

– Как же он, застенчивый, такую храбрую девку сосватал?

Васька только плечами и пожал беспомощно, а за него Катя ответила:

– Дак я сама его за рукав взяла, к его батьке привела, да и сосваталась!

Вновь заржали казаки, кто верхами сидели, едва с коней не попадали. А сам атаман, губы кусая, слёзы выступившие вытер и порешил:

– Станичники, слушай мой приказ! Раз уж тут такое дело, то велю сегодня же обвенчать молодых, а свадьбу сыграем, как вернёмся! Любо?

– Любо! – откликнулся казачий круг. – Вот это дело, атаман! Гуляй, Васька, последний денёк холостой! Любо-о!

Стали расходиться по хатам казаки. Разлетелась по станице весть о войне, загоревали бабы, запечалились старики, а ребятишки малые к отцам да братьям пристают, деревянные сабли в руках держат, с собой взять просят. Война – не мать родна, стерва она и с человечьей душой страшные вещи делает. Кто ж по доброй воле живую душу губить захочет? Разве маньяк какой да злодей безбожный. Не любит хороший человек войны, вот и казаки раз уж надо, то так воюют, чтоб как можно быстрей врага погнать да самой войне в грудь осиновый кол вбить!

Потому сейчас не водку пить, не гулять время, а в храм Божий сходить, с детьми поиграться, близких обнять. Кто знает, все ли вернутся? Эх, об этом только песни петь, как предки завещали…

Верный мой товарищ, конь горячий вороной,

С песней разудалой мы пойдём на смертный бой!

Вот та наша служба, чужедальня сторона,

Буйная головушка, казацкая судьба-а…

А близко ли, далёко ли идёт-бредёт где шагом, где бегом, где подпрыгивая, стройный кавказский юноша. Долгая дорога вела Юсуфа на поиски дяди. Многие и слыхом не слыхивали о каком-то там пожилом джигите-герое, который бьётся за родную землю с ненавистными гяурами. Зато в одной из маленьких деревень на бедного юношу с палками бросились, когда он спросил, где Сарама искать.

– Пошёл вон, разбойник! Чтоб он шею свернул, твой Сарам! Последнюю курицу украл, шакал паршивый!

– Мой дядя не паршивый! – праведно возмущался Юсуф.

– Ну хорошо хоть «шакал» не отрицаешь… Всё равно иди отсюда, пока не прибили!

Пошёл он дальше, быстро пошёл, а как не пойдёшь, когда так просят. Кирпичом вслед не запустили, и уже спасибо от всего сердца…

Повела его тропинка узкая лесная в чащобу малопроходимую, кто его так «лесом» направил, бедный Юсуф уже и вспомнить не мог: то ли собаки дворовые, то ли дворник с метлой, то ли собственная фантазия да топографический кретинизм. Места-то незнакомые, гор нет, кругом сосны да ели – мудрено ли без карты с пути сбиться…

Однако шёл он и шёл, песенки всякие героические сочинения собственного под нос мурлыкал, как вдруг видит, лежит поперёк дороги упавшее сухое дерево. Обошёл он его, подумал, за комель приподнял, да и сдвинул в сторону, чтоб другим путникам не мешало. Дальше развернулся и слышит вдруг дребезжащий голос за спиной…

– Внучек! Ты не поможешь старенькой бабушке дорогу перейти?

Обернулся Юсуф и видит горбатую старушку, с клюкой, закутанную в чёрный плащ с капюшоном. Как можно отказать пожилому человеку, на Кавказе такое не принято.

– Конечно, почтеннейшая! Я сейчас…

Подал он руку старушке, впилась она в его локоть словно клещами железными, и пошли они вместе через тропинку. Ни на миг бедному юноше в голову не стукнуло: а с чего это бабулька в чёрном лицо прячет, по глухому лесу шастает, не по тропинке идёт, а поперёк, да ещё и перевести её просит? Уж, поди, не столичная улица без светофора с оживлённым движением? Эх, Юсуф, Юсуф…