воскресенье, когда, несмотря на разделяющие нас пески и горы, мы едины в преданности властительнице нашей и в общем молебствовании о ее благоденствии; все мы — гордые подданные ее скипетра и короны».

(«Преподобный Тендрил ужас как уважает королеву», — сказала как-то Тони жена садовника.)

Хор стал во фрунт, спел последний гимн, паства с минуту постояла молча, склонив головы, и потянулась к дверям. Прихожане не здоровались, пока не высыпали на кладбище, и только там приветствовали друг друга — кто участливо, кто сердечно, кто словоохотливо.

Тони поговорил с женой ветеринара и с мистером Партриджем из лавки, затем к нему подошел викарий.

— Леди Бренда, надеюсь, не заболела?

— Ничего серьезного, легкое недомогание. — Тони неизменно отвечал так, когда появлялся в церкви без Бренды. — Очень интересная проповедь, викарий.

— Рад, что она вам понравилась, дорогой мальчик. Это одна из моих любимых. Неужели вы никогда раньше ее не слышали?

— Нет. Уверяю вас.

— Да, последнее время я ее здесь не читал. Но когда меня приглашают замещать, я неизменно останавливаю выбор на ней. Сейчас справлюсь — у меня отмечено, когда я ее читал. — Старик вынул из-под мышки большую рукописную книгу, открыл ее. Черный переплет книги обветшал, страницы пожелтели от старости. — Так-так, вот оно. Первый раз я ее читал в Джелалабаде кольдстримским гвардейцам[9]; потом в Красном море — я тогда в четвертый раз возвращался с побывки, — потом в Сидмуте, Ментоне, Уинчестере, на летнем слете вожаков герл-скаутов в 1921 году… В гильдии церковных актеров в Лестере… Дважды зимой 1926 года в Борнмуте — бедная Ада тогда так болела… Да, пожалуй, я не читал ее здесь с 1911 года, а вы тогда были слишком малы, чтобы ее оценить.

Сестра викария завязала с Джоном беседу. Он рассказывал ей про мула Одуванчика:

— …Бен говорит, он бы оклемался, если бы мог блевать, только мулы не могут блевать, и лошади не могут.

Няня схватила его за руку и потащила к дому:

— Сколько раз я тебе говорила, чтоб ты не смел повторять, что говорит Бен Хэккет! Мисс Тендрил неинтересно про Одуванчика. И чтоб я больше от тебя не слышала такого слова — «блевать».

— Это же значит, что его тошнило.

— Мисс Тендрил неинтересно знать, как кого тошнило.

Когда группки между папертью и кладбищенскими воротами стали распадаться, Тони направился в сад. В оранжереях был сегодня богатый ассортимент бутоньерок, он выбрал лимонно-желтые гвоздики с алыми кружевными краями для себя и Бивера и камелию для жены.

Лучи ноябрьского солнца, проникая сквозь витражи стрельчатых окон и эркеров, окрашивались расписными гербами в зелень, золото, червлень и лазурь, дробились освинцованными эмблемами на множество цветных пятен и точек. Бренда ступенька за ступенькой спускалась по главной лестнице, попадая то в сумрак, то в радужное сияние. Обеими руками она прижимала к груди сумочку, шляпку, незаконченную вышивку по канве и растрепанную кипу воскресных газет; из-за всего этого, словно из чадры, выглядывали только глаза и лоб. Внизу из тьмы вынырнул Бивер и остановился у подножия лестницы, глядя на Бренду:

— Вам помочь?

— Нет, спасибо, я справлюсь. Как спали?

— Великолепно.

— Пари держу, что нет.

— Видите ли, я вообще плохо сплю.

— В следующий раз, как приедете, вам отведут другую комнату. Но только вряд ли вы приедете. У нас такое редко случается. А это очень печально, потому что без гостей скучно, а живя здесь, невозможно завести новых друзей.

— Тони ушел в церковь.

— Да, он это любит. Он скоро вернется. Давайте выйдем на несколько минут — такая прелестная погода.

По возвращении Тони застал их в библиотеке. Бивер гадал Бренде на картах.

— А теперь еще раз снимите, — говорил он, — и посмотрим, что будет, что случится… Вот… вас ждет нечаянная радость и деньги через чью-то смерть. Вернее, вы кого-то убьете. Не могу сказать кого — мужчину или женщину… ах да, женщину… Потом вам предстоит дальняя дорога, за морем вы выйдете замуж за шестерых негров разом, родите одиннадцать детей, отпустите бороду и умрете.

— Какой противный! А я-то думала, вы всерьез. Привет, Тони. Как было в церкви — получил удовольствие?

— Полное. Хереса не хотите?

Когда перед самым обедом они остались вдвоем, Тони сказал:

— Детка, ты просто героиня — приняла весь удар на себя.

— Что ты, я люблю давать представления, и, по правде говоря, я бессовестно его завлекаю.

— Так я и понял. Что ж, я займусь им после обеда, а вечером он уедет.

— Разве? Мне даже жалко. Знаешь, в чем разница между нами: когда к нам приезжает какой-нибудь жуткий тип, ты тут же скрываешься, а мне даже доставляет удовольствие мести перед ним хвостом и любоваться, как здорово это у меня выходит. И потом, Бивер не так уж плох. В некоторых отношениях он такой же, как мы.

— Только не такой, как я, — сказал Тони.

После обеда Тони предложил:

— Если вам действительно интересно, я могу показать вам дом. Я знаю, теперь этот стиль не в моде, — моя тетка Фрэнсис говорит, что это подлинный Пекснифф, — но, по-моему, в своем роде он хорош.

Осмотр занял два часа. В тонком искусстве осмотра домов Бивер не знал себе равных: ведь он был взлелеян на этом — он с детства сопровождал мать, которая всегда увлекалась интерьерами, а позже, вынужденная обстоятельствами, сделала из них профессию. Он рассыпал хвалы к месту, так что Тони, и без того любивший показывать свои сокровища, просто расцвел.

Хеттон был порожден последним всплеском готического возрождения: к этому времени течение уже порастратило фантазию и причудливость и стало скучно рациональным и тяжеловесным.

Они осмотрели все: гостиную, где окна, точно в школьном актовом зале, закрывались ставнями, монастырские коридоры, сумрачный внутренний дворик, часовню, где до воцарения Тони ежедневно зачитывали молитвы домочадцам, буфетную и контору, спальни и чердаки, резервуар для воды, спрятанный среди зубчатых стен. Взобрались по винтовой лестнице к часовому механизму и дождались, пока пробьет половина четвертого. Затем, едва не оглохнув, спустились вниз и перешли к коллекциям слоновой кости, печаток, табакерок, фарфора, позолоченной бронзы, перегородчатой и прочих эмалей; постояли перед каждым портретом в дубовой галерее и обсудили их родственные связи; брали с полок в библиотеке наиболее примечательные фолианты, рассматривали гравюры Хеттона до перестройки, расходные книги старого аббатства, путевые дневники предков Тони. Временами Бивер замечал: «У Тех-то и Тех-то есть похожая Там-то и Там-то», и Тони неизменно отвечал: «Да, я ее видел, но моя более ранняя». В конце концов они возвратились в курительную, и Тони препоручил Бивера