– Родя… – сказал командир взвода. – Возьми людей, проверь. Бандиты вышли. Мы дали им всем выйти на открытое место, не атаковали. Атаковали только после того, как все вышли. Но ущелье мы не проверяли. Бегом. Возьми с собой отделение…

– Понял, товарищ старший лейтенант. Мы бегом…

Старший сержант подал знак командиру одного из отделений, тот сделал знак своим солдатам, и все они бегом устремились к выходу. Бегать для спецназовцев почти так же привычно, как ходить. И, хотя банда Бабаджана Дагирова была только что уничтожена, Семисилов даже во время бега не забывал об осторожности. Потому из узкой щели прохода он сначала сам высунулся, посмотрел вправо и влево и только потом вышел и дал знак остальным солдатам. Следующее ущелье оказалось на расстоянии сотни метров, второе через тридцать метров от первого, но до третьего было не менее трехсот метров. Тем не менее расстояние было быстро преодолено. В ущелье вошли осторожно, миновали узкий проход, заметили хорошо протоптанную множеством ног тропу в жесткой, смерзшейся земле. А дальше уже открылся почти простор. По крайней мере, в сравнении с тем ущельем, где спецназовцы вели бой, здесь казалось очень просторно и свободно в смысле чистого пространства. Но видно здесь никого не было.

– До конца просмотрите, – подал знак старший сержант, и два солдата устремились к противостоящей почти вертикальной стене. И быстро вернулись.

– Там даже мышке спрятаться негде.

– Возвращаемся…

Вернулись еще быстрее, чем добирались до места проверки. Старший лейтенант уже закончил допрос бомжей и допрашивал по одному раненых бандитов, которым солдаты помогали дойти до командира взвода. Самоцветов выбрал правильную тактику. Конечно, ему было бы не трудно и самому пройтись между ранеными. Но когда раненому пленнику оказывают уважение, когда с ним считаются, когда его почти оберегают, он начинает чувствовать свою значимость. А когда с ним обходятся бесцеремонно, тащат, невзирая на то что ему больно, подгоняют ударами автоматных стволов под ребра, оказывается естественное психологическое давление. И пленники общаются более откровенно.

Так все произошло и в этот раз. Хотя большинство пленников традиционно забыло русский язык, который все они знали с детства, психологическое давление заставило их быть более сговорчивыми и вспомнить то, что они постарались забыть. Даже жители Грузии вдруг оказались хорошо подкованными в русском языке.

Когда старший сержант вернулся, Борис Анатольевич как раз допрашивал эмира Бабаджана Ашуровича Дагирова, который старался держаться надменно и даже пытался угрожать, что, впрочем, случается со многими пленниками. Сами они понимают в глубине души, что их угрозы – это простая и ни к чему не обязывающая оппонента болтовня, тем не менее этой болтовней они поддерживают свой дух, подбадривают себя и вообще кажутся себе при этом мужчинами, настоящими воинами.

– Ты, старший лейтенант, сам не знаешь, в какую историю ввязался. Я не буду тебе обещать, что тебя убьют, хотя тоже этого не исключаю, но посадят тебя точно… Ты влез в межгосударственные отношения. Ты уничтожил иностранных туристов из государства, которое поднимет большой шум из-за этого. У каждого человека, приехавшего ко мне в гости, есть российская виза в паспорте. Хотя я и не знаю, отменили или нет, как обещали, визовый режим между Россией и Грузией. Но все они, в любом случае, переходили границу законно через пограничный пункт. И это зафиксировано у них в документах.

– Я обратил на это внимание, – спокойно возразил Самоцветов. – Только у меня есть вопрос, и тоже законный. Они переходили границу с оружием в руках или ты им это оружие выделил?

– В тебя стреляли только мои люди. Мои гости в бою участия не принимали.

– А мои люди говорят обратное.

– Твои люди будут отвечать в суде в качестве обвиняемых. Хотя они действовали и по твоему приказу, но отвечать тоже будут. Это военное преступление.

– И в гости убитые приехали к тебе, к бандиту и террористу? – невинно, почти равнодушно спросил Самоцветов.

– Бандитом и террористом меня считаешь ты и твоя власть. А они считают меня нормальным и честным человеком, с которым можно поддерживать деловые отношения. Они приехали поздравить меня с днем рождения.

– Рановато приехали, – заметил Борис Анатольевич, раскрывая паспорт эмира, который держал в руках. – До твоего дня рождения еще целых пять дней.

– Я родился в горном ауле. И родился на четыре дня раньше, чем записано в паспорте. В паспорте указано то число, когда меня привезли в райцентр в ЗАГС, чтобы зарегистрировать рождение. День рождения у меня завтра. Юбилей. Пятьдесят лет. Это дата!

– Как красиво твоя эпопея закончилась. Почти в день рождения. Жалко, что тебя завтра еще не расстреляют. Хотя я лично обещать это тебе не могу. К моему сожалению, тебя вообще не расстреляют. Тебе, согласно нынешним законам, дадут пожизненный срок. И будешь три-четыре года подыхать в камере. Медленно и нудно. Дольше с таким приговором в наших гуманных тюрьмах никто не живет. И тебе даже повеситься не разрешат, потому что камера для пожизненно осужденных имеет только три стены, а вместо четвертой решетка. А против решетки «вертухай» сидит. И ты даже на парашу будешь ходить под его присмотром.

Бабаджан Ашурович расхохотался. Он не боялся, кажется, ни смерти, ни тюрьмы, ни холода. Его распахнутая на груди рубаха обнажала широкую грудь, покрытую густыми волосами.

– Интересная у нас с тобой, старший лейтенант, беседа получается. Ты мне камерой угрожаешь, я угрожаю тебе тем же самым. Но ты только предполагаешь, а я точно знаю, что с тобой произойдет. И некому будет за тебя вступиться. А показания твоих солдат во внимание не примут, поскольку солдаты – люди подневольные. А меня адвокаты вытащат. Невозможно будет доказать факты моей причастности ни к одному из произведенных мною взрывов. Косвенные улики ни один суд не примет. Значит, пожизненный срок мне никак не грозит. Будь уверен. Есть люди, которые наймут хороших адвокатов. Иностранцев, опытных в такого рода делах. А тебе никто адвоката хорошего не предложит. Государство тебе самого завалящего предоставит, потому что ты слишком сильно усложнил своими неумными действиями международную обстановку.

– А тебе, эмир, все равно пожизненный срок обеспечен, – сказал Семисилов. – Хотя бы за то, что ты собственноручно с живого человека шкуру сдирал.

Родион сказал и сразу увидел, как туча наползла на лицо эмира.

– А вот здесь, сынок, пусть обвиняют. Я это обвинение с гордостью приму, – сказал он, как казалось, честно и открыто. – Я только волю Аллаха выполнил, который велел убивать таких людей. Кстати, кажется, у вас, христиан, тоже в Библии об этом сказано. Господь ваш завещает своим последователям: если увидишь, что мужчина лег с мужчиной, как с женщиной, убей его, и кровь его на нем будет. Дословно я не помню, но что-то такое говорили мне.

Серафим Львович стоял неподалеку и слушал допрос эмира. Семисилов почему-то на него посмотрел, словно подтверждение сказанному Дагировым хотел услышать, и доктор богословия кивком согласился со сказанным.