Савва поставил стул, и сел так, чтобы можно было дотянуться до вдовы, протянул свою лапищу и накрыл обе ее руки сразу.

– Да Бог с Вами, там всё решено попечителями, – он вздохнул. – Ольга Ивановна, милая. Вам сейчас нужно собрать все свои силы и в Москву ехать. Плохие вести привез я Вам, уж простите меня, ради Бога.

Она подняла глаза, уже почти приняв беду, и только еле слышно выдохнула:

– Кто?

– Да боюсь, как бы ни оба. Семена точно уж нет, сам его в анатомическом театре видел. А Петенька дышал, как я вчера уезжал сюда, после обеда справлялись. Но врачи никаких гарантий не дают.

Оленина не проронила ни одной слезинки, только побледнела еще больше и, потеряв сознание, в беспамятстве завалилась на бок. Лева бросился в коридор и крикнул проходящей мимо пепиньерке:

– Барышня! Врача, срочно! В кабинет Вашей начальницы. Обморок, скажите!

Прибежал на зов старенький доктор со своим саквояжем и стал колдовать над медленно приходящей в себя Олениной. Вершининой он тоже накапал что-то в маленький стаканчик, но та не притронулась к нему, а только беззвучно плакала. А Савва в это время излагал невеселую московскую повесть прошедших выходных дней.

***

Коронация состоялась во вторник. Допущены, конечно же, были только заранее приглашенные на самом высшем уровне. После три дня также продолжались официальные мероприятия, попасть на которые было крайне затруднительно, а народные гуляния планировались только на субботу. Девочки всеми силами допытывали отца, чтобы не пропустить такое событие. Но многочисленность семейства и разница в возрасте никак не давала Савве возможности показать императорскую чету всем сразу. У самих родителей был билет на бал Московского генерал-губернатора, но даже старшие дети туда не допускались. На спектакль в Большом театре на вечер пятницы приглашения достать не удалось, даже при всех связях Мимозова. На совете с супругой решено было одеть девочек по погоде, и ехать на Ходынку, где в субботу в два часа дня императорская чета должна была предстать перед народом на открытом воздухе.

Но утро не задалось. Сначала у младшей, Шуры, разболелся живот. Когда пробило полдень и решили ехать без нее, оставив нянькам, та прижалась к матери и заревела как пожарная сирена. Потом живот внезапно прошел, и ее пошли одевать. Остальные, уже одетые, мучились в прихожей от жары, и Настя захотела пить. Когда она облилась вишневым компотом, Савва не стал дожидаться дальнейших напастей, а взяв двух старших – Арину и Аглаю, и чмокнув Вронюшку в щеку, договорился, что она с младшими поедет сразу к Петровскому Дворцу, где они и встретятся на площади.

Император с супругой строго по расписанию, всего с пятиминутной задержкой вышли на балкон Царского павильона. Народная толпа приветствовала их криками «Ура!» и пением «Славься!», стрелял салют. Зрелище было потрясающим, только Савве с почетных мест, кои были вблизи самого павильона, показалось, что Ее Императорское Величество чересчур бледна, но он списал это на ветер или усталость. Через полчаса празднование завершилось, и вот тут среди разъезжающейся публики стали распространяться первые слухи. Никаких следов видно не было, и на Ходынском поле ничто уже не напоминало об утренних событиях. Но поговаривали, что по пути сюда многие встречали пожарные возы, покрытые холстами, из-под которых виднелись свешенные руки и другие оголенные части тел. Понятно было, что везут они неживых уже людей и тех, судя по способу перевозки, много.

Савва постарался, чтобы эти разговоры не дошли до ушей дочек, они втроем быстро погрузились в открытую пролетку, на которой и приехали сюда, и отправились вслед за царским кортежем к находящемуся поблизости Путевому Петровскому Дворцу. Там они воссоединились с остальным семейством, и Савва порадовался, что младшие лицезрели-таки въезд императорской четы во двор через ажурные ворота. Еще какое-то время Мимозовы дефилировали вместе с остальной публикой по площади перед Дворцом, наблюдая съезд приглашенных государем на обед волостных старшин, а в пятом часу пополудни поехали обедать домой. При подъезде к самому дому, от его стены отделилась тщедушная фигурка в длиннополой студенческой шинели. Представившись Алексеем Семиглазовым, фигура невнятно попросила о помощи. Глаз у просителя, не в пример фамилии, было не семь, а, как и положено, два, но были они такими огромными, какой-то неправильной, почти квадратной формы, темного карего цвета, так что зрачков не различишь и, как будто, до краев наполненные слезами. Собачьи глаза. Из его скомканной речи можно было различить только: «Кажись, беда, Савва Борисыч, помогите, не знаю куда…»

Савва, поняв, что это точно – к нему, не ошибка, отправил любопытствующее семейство в дом, а сам провел Семиглазова в кабинет, велел принести туда горячего чаю и налил юноше рюмку водки. После этого тот немного согрелся, перестал трястись, и сложилась такая картина. Алексей, оба брата Оленины и некий холостой письмоводитель вскладчину снимают маленькую квартирку. Хозяйство ведут практически общее: то письмоводитель жалование получит, то братьям матушка пришлет помощь или они что сами на уроках подработают, то Алексею придет посылочка от крестной. С хозяйкой рассчитываются в конце месяца, из довольствия братьев, которое регулярно приходит в двадцатых числах.

И вот, когда до его поступления оставалось несколько дней, они как-то сразу все поиздержались. Праздновали императорское помазание, не без того. И вот вчера студенты, довольно пьяненькие и с пустыми карманами, уже под ночь возвращались на свою квартиру и столкнулись во дворе с письмоводителем. Тот обнимал сразу двух румяных соседских барышень и поведал своим сожителям, что ночь эту намерен провести на Ходынском поле, где с утра будут раздаваться царские гостинцы. Узнав, что в подарке будет колбаса, пряники, фунтовая сайка, да ещё и памятная кружка с царским вензелем, братья тут же решили присоединиться к походу. Письмоводитель подмигнул им и показал припрятанный во внутреннем кармане стеклянный расписной штоф с мутной жидкостью.

Семиглазова от вида самогонки замутило. По слабости организма он и представить себе не мог бессонной ночи, а мечтал только доползти до койки, благо, что уже видел входную дверь дома. Приятели посмеялись над ним, но милостиво отпустили, обещая, что когда он проснется, они накормят его царской колбасой. Раздача назначена на одиннадцать утра, но они ж, хитрые, будут в первых рядах после ночного бдения, и вернутся на квартиру к полудню, а по крайности – к обеду.

Разлепив утром глаза, Алексей по тишине понял, что в квартире никого еще нет, глотнул воды и снова провалился в сон. Окончательно он очнулся от заполошного бабского причитания во дворе. Ярко светило солнце, миновал полдень, дома по-прежнему никого не было. Семиглазов вышел во двор и услышал от соседей страшные вещи. Что вроде бы таких «хитрых» как его приятели набралось несколько сот тысяч, да не только с Москвы, а и из окрестных деревень. Что ночь они стояли плотной стеной, а в седьмом часу утра кто-то бросил клич, что буфетчики уже раздают подарки, да не всем, а только «своим». Толпа ринулась к лоткам, произошла жуткая давка, тех, кто попадал, потоптали насмерть.