И – ах – какие игры тогда начинались! Сонные зверьки, укрывшись в норах от ветра и барабанящего в двери дождя, припоминали утренний холодок за час до восхода, белый неподвижный туман над гладкой водой, резкий озноб первого прыжка в воду, первую пробежку вдоль берега и лучезарное преображение воздуха, воды и земли, когда солнце снова сияло в небе, и серое делалось золотым, и краски и цвета, родившись заново, наполняли землю.

Они переживали заново дремотные сиесты в полдневный зной, глубоко, в зелёном разнотравье, куда солнечные лучи пробивались лишь каплями и пятнами; вспоминали купание и греблю, прогулки по пыльным тропам и желтеющим полям и, наконец, долгие прохладные вечера, когда подводились итоги дня, завязывались новые дружбы и составлялись планы на завтра.

Много разговоров велось в короткие зимние дни, когда зверьки собирались у огня.

Всё же у Крота оставалось немало свободного времени.

Однажды, когда Крыс в своём кресле перед очагом дремал и в полусне перебирал неудачные рифмы, Крот решил дойти в одиночку до Дикой Чащи и, может быть, свести знакомство с Барсуком.

То был холодный день с нависающим стальным небом. Земля вокруг была голая и безлиственная, и, выйдя из тёплой норы на морозный воздух, он подумал, что никогда ещё не проникал его взгляд так далеко и глубоко, как в этот зимний день, когда природа, погрузившись в ежегодную спячку, казалось, сбросила с себя все одежды. Подлески, ложбины, овраги и косогоры, летом таинственно укрытые листвою, теперь были выставлены напоказ и словно извинялись за временную нищую наготу и просили обождать, пока они вновь, как прежде, воспрянут в буйном маскараде, обманут его старыми трюками, затянут в старую круговерть. В этом было уныние, но была и бодрость, и даже радость. Крот радовался тому, что ему нравился этот мир в его суровом неприкрашенном виде, без мишуры и маскировки. Он не тосковал ни по тёплым клеверам, ни по играм в цветущих травах. Зелёные живые изгороди и волнующаяся стена буков и вязов были слишком далеко в прошлом, и он с лёгким сердцем пустился бежать к Дикой Чаще, лежавшей перед ним молча и грозно, как чёрный риф посреди тихого южного моря.

Он поначалу не встретил ничего страшного. Трещали веточки под ногами, брёвна ложились поперёк дороги, да древесные грибы на пнях карикатурно напоминали что-то знакомое, но давно позабытое. Ему было весело, его манило дальше, и он забрался туда, где было меньше света, деревья сплетались теснее, а ямы со всех сторон строили ему уродливые гримасы.

Всё затихло. Сгущаясь вокруг, на него мерно и быстро надвигался полумрак. Свет исчезал со скоростью откатывающейся волны прибоя.

Потом началось!

Первый раз ему показалось, что он видит расплывчатые контуры чьего-то лица у себя за плечом: злобная узкая мордочка уставилась на него из ямы. Когда Крот повернулся и посмотрел на неё в упор, она исчезла.

Он ускорил шаг, бодро говоря себе, что нечего придумывать бог знает что, а то этому конца не будет. Он миновал ещё яму, ещё и ещё, и тогда – вот! нет! вот! – маленькое злобное личико с жёсткими глазками мелькнуло и скрылось в яме. Крот поколебался, собрался с духом и пошёл дальше. И вдруг – как будто так было всё время – у каждой из ближних и дальних ям оказалось своё лицо. Лица быстро появлялись и исчезали, не сводя с него злобного, ненавидящего взгляда, жёсткого, жадного и свирепого.

«Если уйти от этих ям по бокам тропы, – подумал Крот, – лица исчезнут». Он свернул с тропинки и бросился в нехоженую глушь.

Тогда начался свист.

Сначала слабый и тонкий, далеко позади, но почему-то Крот сразу ускорил шаг. Потом, тоже слабый и тонкий, свист послышался далеко впереди. Крот заметался и хотел повернуть назад. Пока он стоял в нерешительности, свист раздался с обеих сторон разом, сомкнулся и прокатился по всей лесной округе до самых её дальних пределов. Они были явно настороже и наготове, кто бы ни были эти «они»! А он – он был один, без оружия, вдали от какой бы то ни было помощи, на пороге подступающей ночи.

Потом начался топот.

Сперва звук был так тих и лёгок, что он подумал, будто это падают листья. Потом звук стал громче, ритмичнее, и он понял, что это не что иное, как «топ-топ-топ» маленьких ножек вдалеке. Спереди или сзади? Сначала показалось так, потом иначе, а после – и там и там! Звук рос и усиливался, пока не стал приближаться к нему со всех сторон.

В то время как он неподвижно стоял и слушал, из-за деревьев прямо на него выскочил кролик. Крот ждал, чтобы тот замедлил шаг или обогнул его, но кролик чуть не врезался в него на бегу. Морда его застыла, глаза неподвижно смотрели прямо вперёд. Когда кролик огибал пень, Крот услыхал, как он пробормотал:

– Уноси ноги, болван, уноси ноги! – и нырнул в какую-то нору.

Топот усиливался, пока не зазвучал, как внезапный град по расстеленному вокруг ковру из сухих листьев. Казалось, вся Чаща на ногах и в быстром беге травит, гонит, смыкается вокруг чего-то. Или кого-то? В панике Крот сорвался с места и тоже побежал, не зная ни куда, ни зачем. Он на кого-то налетал, спотыкался, куда-то подныривал. Наконец юркнул в глубокое чёрное дупло старой берёзы, которое сулило убежище, укрытие, может быть, даже спасение… Но кто мог знать это наверняка?! Так или иначе, он слишком устал, чтобы бежать дальше, и потому зарылся поглубже в сухие листья, нанесённые ветром в дупло, в надежде, что он хотя бы ненадолго в безопасности. И, лежа там, дрожа и задыхаясь, вслушиваясь в свист и топот снаружи, он наконец познал во всей полноте ту жуть, которой маленькие жители полей и лугов страшились больше всего на свете, от которой напрасно пытался уберечь его Крыс: ЖУТЬ ДИКОЙ ЧАЩИ!

Тем временем, уютно пригревшись, Крыс дремал у огня. Листок с недописанными стихами соскользнул с его колен, голова откинулась, рот открылся, и он уплыл к зелёным берегам реки снов. Из камина выпал уголёк, затрещал, вспыхнул язычком пламени. Крыс, вздрогнув, проснулся. Он поднял листок и огляделся, чтобы спросить Крота, не знает ли он хорошей рифмы к слову…

Но Крота рядом не было.

Некоторое время Крыс прислушивался. В доме стояла тишина.

Он крикнул несколько раз: «Кротик!» – и, не получив ответа, вышел в холл. Гвоздь, на который Крот всегда вешал шляпу, был пуст. Не было и галош, обычно стоявших рядом с зонтиком.

Крыс вышел из дому и тщательно осмотрел глинистую землю у входа. Он искал следы Крота и без труда нашёл их. Галоши у Крота были новые, купленные перед самой зимой. Пупырышки на подошвах ещё не успели стереться. Их отпечатки прямо и целенаправленно вели к Дикой Чаще.

Минуту-другую Крыс стоял в глубоком раздумье. Потом он вошёл в дом, сунул за пояс пару пистолетов, взял из угла увесистую дубинку и привычным шагом направился к лесу.