В. С. Соловьев, С. Н. Булгаков и Н. А. Бердяев, А. К. Горский, Н. А. Сетницкий, Г. П. Федотов), в которой была выдвинута идея истории как «работы спасения», исторический путь человечества мыслился как путь к «новому небу и новой земле», приуготовление условий для воцарения в мире «Царствия Божия». А в подобной историософской перспективе христианство никак не может быть замкнуто лишь сферой монастырской и храмовой, оно должно охватить собой все планы бытия, все стороны человеческой жизни – науку, культуру, хозяйство и технику, общественное служение, политику и государственное устройство, внести в них абсолютные, божеские ориентиры.

Чхеидзе говорит о необходимости более глубокого, совершеннолетнего понимания христианства как «религии преображения земли, неба и всякой твари», освящающей этой высокой целью все грани цивилизации и культуры, о том, что идеал обожения должен одушевлять не только каждую отдельную личность, но и социум в целом. Не раз в своих статьях и письмах он ссылается на Н. Ф. Федорова, для которого человек – «содеятель и соработник Бога»[12] в осуществлении конечных Его обетований: преодоления смерти, воскрешения умерших, преображения нынешнего несовершенного, смертного строя бытия в совершенный и бессмертный.

С идеями Федорова Чхеидзе соприкоснулся еще в кламарский период. Поначалу он был против них явно предубежден (в немалой степени потому, что параллельно Федоровым весьма интересовался П. П. Сувчинский, которого правые евразийцы особенно винили в кламарском кризисе), однако предубеждение рассеялось достаточно быстро – как под влиянием непосредственного знакомства с трудами мыслителя, так и в результате завязавшейся переписки с последователем федоровских идей философом Н. А. Сетницким, жившим и работавшим в то время в Харбине[13]. Уже с начала 1930-х годов К. А. Чхеидзе становится убежденным сторонником федоровских идей, стремится проводить их в среде русской эмиграции, и особенно среди евразийцев, помогает распространению в Европе посвященных Федорову харбинских изданий, участвует в подготовленном Сетницким сборнике «Вселенское дело» (1934. Вып. 2), написав для него статью «Проблема идеократии». В апреле 1933 года, по инициативе К. А. Чхеидзе, в Чехословацком национальном музее в Праге было основано отделение «Fedoroviana Pragensia», главной задачей которого являлся «сбор и хранение материалов, относящихся к автору “Философии общего дела”»[14].

Чем был вызван столь глубокий интерес писателя и философа к религиозно-философскому наследию Федорова? Почему в конце 1920-х годов он, по его собственному признанию, «был вынужден вплотную подойти к этому мыслителю и его ученью. Подойти, как Савл подошел к христианству, с тем, чтобы превратиться в Павла»[15]? Ответ найдем в самой биографии нашего героя, и внешней, событийной, и внутренней, сокровенной, духовной.

С первых лет жизни он был ранен смертью близких людей. Сначала умер отец, потом дядя Иван, похороны которого стали одним из самых сильных впечатлений детства Чхеидзе. Ушла из жизни бабушка Анна, за три дня до смерти испекшая своими руками пирог и завещавшая внукам съесть его на поминках по ней («Мы ели этот пирог, потому что она так велела, и рыдали, не глядя друг на друга» «Воспоминания»). Во время Первой мировой войны погиб кузен Феликс. На его погребении Чхеидзе пережил настоящий душевный кризис: «Почему Феликс мертв и из его гроба течет смертоносная сукровица? Для кого и для чего нужно умерщвлять Феликса? Для чего нужна смерть? Почему он ушел в мрак, в загадочную, страшную неизвестность? Почему Бог, всемилостивый и милосердный, послал в мир смерть? Убит, умер Феликс. Моя мать, любимая и бесценная, моя мать тоже должна умереть? Почему должна? И я должен умереть, или меня убьют. И я должен буду уйти в мрак, в черную, пугающую бездну?.. А вокруг – все живое, прекрасное, благоухающее… Это солнце, это небо, розы… Почему и зачем?» (Там же). Тогда Константин еще не мог ответить на эти раздиравшие сердце вопросы. А смерть все уносила и уносила его современников: родных и друзей, знакомых и незнакомых, и он с бессилием созерцал ее торжествующую, сатанинскую пляску на кровавой сцене революции и гражданской войны и все настойчивей вопрошал о причинах зла в человечестве, о корнях межчеловеческой розни. После знакомства с идеями Федорова наконец был найден исчерпывающий и серьезный ответ.

Объединение всего рода людского в борьбе против смерти, этого основного зла человека, возвращение жизни умершим, регуляция природы, предотвращающая естественные катаклизмы – наводнения, землетрясения, засухи, эпидемии, выход человечества в космос для его будущего освоения и преображения – выдвинутые философом задачи бессмертия и воскрешения, общепланетарные, общекосмические, потрясли воображение Чхеидзе. Он начинает писать роман о Федорове, художественно перерабатывая впечатления как от учения «всеобщего дела», так и от жизненного и духовного облика «московского Сократа». В 1941-м, когда Прага уже была оккупирована, в газете «Národní listy» началась публикация романа «Пророк в отечестве», завершить которую не удалось из-за запрета немецких властей. Главный герой, как писал Чхеидзе Сетницкому 22 сентября 1934 года, приступая к работе над романом, «организатор “Общества Спасения”, причем всеобщего, в обстановке Праги, в условиях сего дня. Он действует на стыке чехов и русских. По происхождению чех, по культуре русский, по духу христианин. <…> Это будет (в романе) пророк, изобретатель в области духа, аскет, ученый, мудрец и несчастный, хотя и полный огня вдохновения. Люди его не примут и не пойдут за ним. Но эта развязка не помешает (я думаю) показать своего героя во весь рост» [16].

В учении Федорова Чхеидзе особенно интересовала его идея совершенного общества, общества «по типу Троицы», в котором личности, подобно Божественным ипостасям, связаны неслиянно и нераздельно, пребывают в неразрывном, родственном, питаемом любовью единстве. Вот как комментировал философ-евразиец эту ключевую идею мыслителя, прямо связанную с главным постулатом «активного христианства» – необходимостью обращения догмата в заповедь: «Образ пресвятой Троицы – это не “абстрактное” представление, а величайший закон действия. Человечество должно усиливаться к тому, чтобы устроить (организовать) свою жизнь по образу и подобию пресв. Троицы. Для Федорова (как и для всех христиан) фраза об образе и подобии не пустая фраза, а наоборот – обязывающее откровение и неизбежная заповедь делания. По Федорову – пресв. Троица есть нераздельный и неслиянный союз совершенных Личностей. Этот божественный Союз раскрыт человечеству не на “поглядение”, а на уподобление: сущность проективизма (в данном случае) состоит в утверждении, что человечество должно принять Образ пресв. Троицы за образец собственного своего устройства»[17].

Подобный акцент на теме идеального строя жизни в писаниях Чхеидзе вполне понятен; более того – он свойствен буквально всем представителям пореволюционных течений 1920–1930-х годов. Все они стремились найти действенную, убеждающую альтернативу идеалу социалистического «земного рая», и в своем поиске новых идеалов и новых совершенных форм общежития не раз вступали на духовную территорию христианства и не раз обращались к Федорову (Н. Бердяев, Г. Федотов.