Джинсы и желтая майка с абстрактным рисунком на груди криво висели на торчащем из кафеля блестящем крючке. Он тщательно проверил и их. Пусто. Теоретически Отта могла спрятать контейнер в естественные отверстия тела, но практически это исключено, ибо за вечер она неоднократно предлагала ему исследовать возможные тайники.

Еще раз вымыв руки, Денис вышел из ванной, стоя посередине номера, внимательно осмотрелся по сторонам, выключил магнитофон, погасил свет и осторожно защелкнул за собой дверь.

Изрядно наштукатуренная этажная услужливо выскочила из-за стола, вызвала лифт.

— Уже уходите? — любезная улыбка мало соответствовала обычно пренебрежительному выражению увядающего лица. Она не знала, кто такой Денис, но несомненно догадывалась. Потому что неоднократно проходила инструктажи на тему «Взаимоотношения советских граждан с туристами, прибывающими из-за рубежа» и понимает: обычный парень с улицы вряд ли смог бы беспрепятственно тусоваться с капиталистами несколько вечеров подряд. К тому же наверняка она и сама работает на Контору: если не на постоянной основе, то оказывает разовые услуги.

— Ухожу, — сказал Денис и чуть не добавил: «коллега».

Было бы забавно: сказать — и заглянуть в продувную физиономию. Сто процентов, что на ней отразится полное понимание. Но это нарушение конспирации. Одно дело догадываться, а совсем другое — получать подтверждение своим догадкам. Именно так учил Мамонт.

— На улице поосторожнее… Столько шпаны развелось, спасу нет! Пьяные, обкуренные, чего угодно утворить могут…

Чтобы подтвердить догадки дежурной по этажу, ему следовало с каменным лицом молча войти в лифт. Но Денис поступил как обычный парень с улицы: признательно улыбнулся и сунул рубль в оттопыренный карман халата.

— Знаю, спасибо.

Она оторопело замолчала. Сквозь толстый слой макияжа пробивалась напряженная работа мысли. Может, напрасно она стелется перед этим вахлаком? Наорать на него, пригрозить милицией — червонцем бы откупился как миленький… Двери лифта закрылись. Денис усмехнулся — ему нравилось изучать людей. А червонец он бы не дал этой мымре ни при каких обстоятельствах: в кармане оставался всего тридцатник — это на две недели жизни. Негусто. Правда, Мамонт обещал кое-что подбросить…

На улице темно, фонари не горели, лишь неоновая пропись «Кавказ» разбавляла мрак у подъезда жидким синеватым молоком.

Денис достал трубку, но передумал и сунул ее в карман. Все равно никто не видит.

Курение не доставляло ему удовольствия, трубка — элемент имиджа, не больше. Маня зеленым огоньком, прошелестело мимо такси. Троллейбусы уже не ходили. Или еще не ходили — смотря к чему привязываться: к вчерашнему вечеру или сегодняшнему утру.

Хорошо, что до дома всего шесть кварталов — пятнадцать минут хода.

…Мать не спала. Она сидела на кухне за столом, перебирала рис и слушала радио.

На звук хлопнувшей двери даже не обернулась — специально.

— Начало четвертого, ма, — сказал Денис. — А ну-ка баиньки.

Он включил бра в прихожей и разулся. В квартире пахло сигаретным дымом.

— Слышишь, мам?

По радио передавали «Люксембургский сад». Ночной ди-джей подпевал Дассену фальшивым уставшим голосом.

— Здесь сказали, что когда он заработал свой первый миллион, то бросил жену и сошелся с какой-то молодой шлюшкой. Это правда? — спросила мать.

— Кто — он?

— Дассен.

— Не знаю. Давай спать, ма. Я ведь просил: не надо меня стеречь. Я большой, у меня через три года первые залысины появятся.

— …Все наперебой твердили ему, что он должен отдохнуть хотя бы раз в жизни.

Тогда Дассен сел в самолет и полетел куда-то на острова. Как только самолет набрал высоту, он уснул — и больше не проснулся. Остановилось сердце. А мать его сидела в соседнем кресле, даже журнал не решалась раскрыть, все разбудить боялась. Представляешь?

— Хорошо, ма. Слава Богу, я не работаю на эстраде, правда? И наркотики не ем.

— Зато я их буду есть. Очень скоро. Для меня каждая такая ночь… Будто в забой спускаешься. Одно дело, когда человек умирает во сне, рядом с тобой, другое — когда сутки мечешься, разыскивая его, а потом идешь в морг на опознание.

— Надо было просто лечь и уснуть.

Мать будто не расслышала. Затарахтел холодильник, приемник стал работать с помехами.

— Тебе было два года, когда мы с отцом впервые увидели его по телевизору. Это было на Новый год, в ночной передаче. Ты не спал до четырех часов… да, точно, тогда тоже было четыре часа, ты капризничал, а отец просто из себя выходил — он всегда легко заводился, когда выпьет. Кто-то из гостей сказал тогда, что Дассен похож на Сережу Зубровича, инженера-энергетика из нашего отдела, который продал свою трехкомнатную квартиру в доме напротив «Интуриста», в самом центре. А потом спился. Никто тогда, двадцать лет назад, и предположить не мог, что все получится именно так, как оно получится. И с отцом, и с этим… Дассеном. И с тобой.

— Со мной еще ничего не случилось, ма, — сказал Денис.

Он взял полотенце и направился в душ. Мать выключила приемник, резко поднялась.

На ней был старый лиловый халат, такая стеганая ромбиками хламида, писк совковой моды конца семидесятых. Денис терпеть не мог этот халат, мать казалась в нем раза в два старше, почти старухой.

— Ты очень жесток со мной, — сказала она. Губы ее затряслись. Лирическая увертюра закончилась.

— Не правда, — сказал Денис. — Извини, я в самом деле старался прийти как можно раньше, но так получилось.

— Где ты шлялся?

— Гулял. С девушками.

— С проститутками, — уточнила мать.

— Только не надо, ма.

— Но и на это не похоже. Ты бы приходил в помаде, духах. И расслабленным, умиротворенным. А ты всегда напряжен и задумчив. Где ты бываешь? Скажи мне наконец правду!

Денис закрылся в ванной, повесил полотенце на вешалку, погромче включил воду и закрыл сток. Он знал, что мать стережет его за дверью, она еще только начала расходиться.

* * *

— Итак… Патрик Зюскинд. Очень хорошо. Расскажите же мне о Патрике Зюскинде, Курлов.

Лидия Николаевна поставила билет на ребро и постучала им по столу. Она смотрела на Сергея так, будто у него пенис на лбу вырос. Нет, она бы скорее сказала:

«фаллос», с долгим протяжным "л" и круглым "о" — потому что на первом курсе Лидия Николаевна преподавала у них историю античной литературы, это ее конек.

Сафо, Анакреон, Аристофан, лиры, кифары, тенистые рощи Лесбоса.

— Зюскинд Патрик, — медленно произнес Сергей, — родился в бедной еврейской семье. Он написал «Контрабас».

Разбитые губы болели, каждое слово давалось с трудом. По разработанной Агеевым легенде он героически вступил в схватку с грабителями. Имелась и соответствующая справка.