– Значит, вы гугеноты, – сказал Тангейзер девушкам.

– Не знаю. – Паскаль натянуто улыбнулась. – Лучше спросите об этом у отца.

– С удовольствием. Где его дом?

Юная парижанка указала на мастерскую на противоположной стороне улицы. Это было трехэтажное здание шириной не больше пятнадцати футов. Из-под осыпавшейся штукатурки выпирали бревна. На забрызганной грязью вывеске можно было прочесть: «Даниель Малан… Печатник коллежа де Франс». Окна были закрыты наружными ставнями. Под ними Матиас заметил осколки стекла.

– Отец на одном из своих собраний, – сказала Паскаль.

– А вы уверены, что мои вещи вам не помешают?

– Конечно, – ответила Флер. – И простите мою сестру за ее острый язык. Вы заботились о нашей безопасности, и были правы.

Она подхватила ведра, перешла через улицу и открыла дверь ключом, висевшим на шнурке у нее на шее. На пороге девушка оглянулась:

– Можете забрать свои вещи в любое время, когда понадобится.

– Вы уверены, что вашего отца нет дома? Мне бы хотелось получить его согласие.

– Вы защитили его дочерей от непредсказуемой толпы, – объявила Паскаль. – С чего бы ему возражать?

Тангейзер едва сдержал улыбку. Он взял ружье, отвел рычажок от колесика, открыл крышку затравочной полки и сдунул порох. Потом он протянул младшей из девушек ружье, оказавшееся для нее неожиданно тяжелым. Она спрятала оружие за дверь. Грегуар отдал Флер пистолеты. Тем временем его господин, порывшись в седельных сумках, наконец нашел письмо Карлы, завернутое в промасленную ткань, и сунул его за отворот сапога. Потом он отдал сумки Паскаль, которая внесла их в дом, и окинул взглядом улицу.

– Обещайте, что запрете дверь и не будете выходить до возвращения отца – или до моего возвращения, – велел рыцарь сестрам. – И не якшайтесь со студентами в тавернах.

– Это были не студенты, – покачала головой Паскаль. – Это актеры, которые направлялись на пробы.

– Актеры? Значит, я оказал вам даже более серьезную услугу, чем предполагал. Итак, я хочу услышать ваше обещание.

– Даю слово! – тут же ответила младшая Малан.

– Нет, мне нужно услышать, как запирается дверь и задвигаются засовы.

С этими словами Тангейзер протянул Паскаль золотой экю. Она была потрясена.

– Я у вас в долгу, – сказал он и поклонился, прощаясь.

Младшая из сестер улыбнулась ему своей щербатой улыбкой.

– Вы тоже будьте осторожны, – посоветовала она. – В Лувре полно разозленных гугенотов. И в отличие от несчастного парня, которого вы бросили на улице, они носят мечи.

Несколько тысяч гугенотов, в том числе сотни дворян, присутствовали на свадьбе Генриха, хотя большинство из них смотрело на этот союз с отвращением. Город кишел вооруженными людьми, которые совсем недавно сражались друг с другом в трех жестоких войнах.

– Почему они должны быть злее, чем обычно? – поинтересовался иоаннит.

– Потому что в адмирала Колиньи стреляли, – объяснила Паскаль.

– Только стреляли или убили?

– Стреляли – причем католик. Но все говорят, что адмирал выживет.

Напряженная атмосфера на улицах, по крайней мере, получила объяснение.

Четвертая война не за горами. А может, и уже началась.

– Когда это случилось? – спросил Матиас.

– Вчера утром. В городе только об этом и говорят.

– Неудавшегося убийцу поймали?

– Насколько я знаю, нет.

– Что ж, спасибо за ценные сведения. А теперь выполняйте свое обещание. Не выходите из дома. И советую не впускать парней.

Паскаль закрыла дверь. Тангейзер услышал скрежет ключа в замочной скважине и задвигаемого засова. Потом рыцарь достал из сапога письмо и развернул ткань. Такого красивого почерка, как у жены, он в жизни не видел. Сердце его сжалось. Каждое прочитанное слово звучало у него в ушах голосом Карлы, нанося уколы любви в самое сердце. И с каждым уколом его страх усиливался. Госпитальер нашел имя чиновника, вылетевшее у него из головы.

Кристьен Пикар, распорядитель из Menus-Plaisirs du Roi.

Матиас сложил письмо и снова спрятал в сапог.

В адмирала Колиньи стреляли, но не убили.

Вне всякого сомнения, Лувр кишит яростными интригами.

Карла на восьмом месяце, а он не знает, где ее искать.

– Пойдем, Грегуар. У нас еще много дел, – вздохнул иоаннит.

Тангейзер вернулся в коллеж д’Аркур, но никого там не застал. После этого Грегуар повел его на север, через мост Сен-Мишель. На мосту теснились лавчонки, торговавшие всякими безделушками и дешевой одеждой, похоже пользовавшейся большим спросом. Когда они оказались на острове под названием Сите, юный лакей произнес что-то нечленораздельное. У парня была привычка говорить через нос, причем речь его прерывалась мычанием и хрюканьем, вероятно необходимым ему для выталкивания слов наружу.

– Говори медленно, а то тебя принимают за слабоумного. Я не могу тебя все время просить, чтобы ты повторил, и поэтому буду делать вот так. – Матиас приставил ладонь к уху. – Это знак, что я не понимаю.

– Простите, хозяин, – застеснялся мальчик. – Меня никто не слушал, только лошади.

– По крайней мере, в этом отношении меня можно приравнять к лошади. Что ты сказал?

– Palais de Justice[5], – указал Грегуар на фасад здания. – Парламент.

Тангейзер кивнул. Здесь коварные бюрократы трудились над тем, чтобы сделать жизнь людей еще невыносимее. Зная, что Большой зал отдали купцам для торговли модными товарами, он решил купить Карле какой-нибудь подарок, знак любви. Его жена не относилась к числу расточительных женщин: ее привычки и вкусы были гораздо скромнее, чем у него, и поэтому Матиаса всегда ставило в тупик, почему его подарки доставляют ей такое удовольствие. Он, правда, сомневался, заслужила ли любимая награду, доставив ему столько переживаний своим безрассудным исчезновением, но в конце концов смягчился.

– Проводи меня в Большой зал, – велел он своему помощнику.

Ведущие на восток улицы состояли из постоялых дворов и контор юристов. Везде фланировали проститутки, а часть самых больших таверн одновременно служила борделями. Группа протестантов в черных одеждах – молодые дворяне, придававшие слишком большое значение своим мечам, – проталкивалась сквозь толпу. Заметив Тангейзера, они принялись насмехаться над ним, пока не наткнулись на его взгляд, после чего мишенью их насмешек стал Грегуар. В дверях многочисленных церквей толпились священники и нищенствующие монахи. При виде рыцаря-иоаннита некоторые склоняли головы: