— Боже сохрани от такого стройотряда! — Микешин истово перекрестился. — Два года где-нибудь в тайге лес валить!

— Женщины лес не валят, — возразил Капанадзе.

— А что же они там делают?

— Не знаю, одежду шьют, наверное.

— Зарплаты копеечные, престижа никакого, да еще и сажают ни за что, ни про что, — пригорюнилась Довжик. — Чувствуешь себя тряпкой, о которую каждый может вытереть ноги…

— При чем тут тряпка, Маргарита Семеновна? — вырвалось у Моршанцева. — И разве смерть ребенка — это «ни за что, ни про что»?

— Смерти бывают разные, молодой человек, — снисходительно ответил Капанадзе. — Слышали поговорку: «У каждого врача свое кладбище»?

— Слышал, Отари Автандилович, только, насколько я понимаю, эта поговорка в данном случае неуместна.

— О! — Маргарита Семеновна посмотрела на Моршанцева так, словно видела его впервые. — У вас, доктор, есть свое мнение по этому вопросу? Можно узнать, какое?

— Можно, — ответил Моршанцев. — Я считаю, что если кто и достоин сострадания, так это родители умершего мальчика. Будь моя воля, я бы доктору Тихоновой влепил бы лет семь, если не все десять, и запретил бы ей навсегда работать врачом.

— Так вот сразу — десять лет и вон из медицины? — Довжик склонила голову набок и прищурилась.

— Вон из врачей, — уточнил Моршанцев, сцепляя пальцы рук в замок, чтобы унять внезапно возникшую дрожь. — Если уж так хочется, то можно остаться в медицине. Санитаркой.

— А вы — радикал! — оценил Микешин.

— Скорее — демагог, — поправила Довжик.

— Не вешайте человеку ярлыки, — примиряюще сказал Капанадзе, ободряюще подмигивая Моршанцеву. — Он еще ни разу не наступал на грабли…

— При чем здесь грабли?! — возмутился Моршанцев. — Угробить пациента — это не грабли! Одно дело — когда врач добросовестно ошибается, и совсем другое…

— Когда он ошибается недобросовестно!

— Я бы попросил не перебивать меня, Маргарита Семеновна! «Проспать» аортит, да еще и поторопиться выписать домой ребенка, у которого явно не все в порядке, спрятать концы в воду, — это разве не преступление? Как вы можете говорить, что вашу Тихонову…

— Она такая же моя, как и ваша! — взвизгнула Довжик. — И не надо читать нам нотации! Яйца курицу не учат, разве не так? Зачем вы вообще влезли в наш разговор, Дмитрий Константинович? Мы вашим мнением не интересовались!

— А можно было бы и поинтересоваться! — выпалил Моршанцев. — Глядишь, и открыли бы для себя что-то новое! Хотя — нет, навряд ли. Это же про вас сказано: «Не давайте святыни псам и не бросайте жемчуга вашего перед свиньями, чтобы они не попрали его ногами своими и, обратившись, не растерзали вас»![6]

— Вы к нам не из семинарии случайно пришли, такой правильный и начитанный? — съязвила Довжик.

— Я из дома пришел! — невпопад ответил Моршанцев.

— Что за базар-скандал? — в ординаторскую вошла заведующая отделением. — Что не поделили?

— Так, о жизни разговариваем, Ирина Николаевна, — уклонился от прямого ответа Капанадзе.

— Не разговариваем, а орем на все отделение, — поправила заведующая. — В чем дело?

— Дмитрий Константинович мечет громы и молнии на голову Кати Тихоновой, а мы пытаемся ему объяснить, что не все так просто.

Довжик умела так — вроде бы сказать правду и в то же время перевернуть все с ног на голову.

— Рано начинаете, Дмитрий Константинович, — заведующая отделением неодобрительно покосилась на Моршанцева. — Прежде чем высказывать суждения по таким вопросам, надо набраться опыта, проработать год-другой…

Моршанцев, как и подобало исконно русскому человеку, запрягал долго, но ехал быстро и, начав движение, останавливаться не собирался.

— Ирина Николаевна, позвольте мне высказывать мои суждения тогда, когда я сочту это целесообразным! — он не кричал, но говорил громче обычного. — Я взрослый человек и дипломированный врач!

— Дмитрий Константинович, пройдемте ко мне! — Заведующая отделением развернулась на своих высоченных каблуках (рискнул бы кто намекнуть ей, что подобная обувь, превосходно сочетающаяся с вечерними нарядами, не годится в качестве рабочей) и вышла из ординаторской, оставив дверь распахнутой.

Моршанцев встал и пошел за ней. Дверь, как и подобает воспитанному человеку, тихо закрыл за собой.

Заведующая отделением отчитывала Моршанцева тихо, не повышая голоса, — блюла приличия.

— Что вы себе позволяете, Дмитрий Константинович?! Кто вам дал право устраивать скандалы в ординаторской? Кто вам дал право повышать на меня голос? Вам еще рано учить жизни других, сначала самому надо бы научиться кое-чему…

Колючие слова, колючий тон, колючий взгляд. Объяснять не было смысла — все равно не поймет, поэтому Моршанцев молча ждал, пока начальница выговорится и отпустит его восвояси. Или потащит за собой в операционную. Или поручит описать больного. На исходе первого месяца своей работы он продолжал действовать «на подхвате», словно студент, и это не радовало, совсем не радовало. Может, и впрямь надо было попробовать остаться там, где проходил ординатуру? На «насиженном» месте, в знакомом и доброжелательном коллективе?

— Вы меня слушаете, Дмитрий Константинович?

— Слушаю.

— У вас такой отсутствующий взгляд… Кстати, я давно хотела спросить, а почему вы так часто улыбаетесь?

Вопрос озадачил. Что-то Моршанцев не замечал за собой такой привычки. Хотя если сравнить с неизменно строгой Ириной Николаевной, вечно недовольной Маргаритой Семеновной или перманентно унылым Михаилом Яковлевичем, то улыбался он и впрямь часто. Капанадзе тоже не улыбался, а скалил свои белоснежные зубы, совсем как горный барс, чью шкуру так любят носить на плечах витязи.

— Да так… — замялся Моршанцев, словно его уличили в чем-то недостойном. — Когда настроение хорошее — почему бы не улыбнуться?

— Когда хорошее — улыбаемся, когда плохое — нападаем на коллег! — Ирина Николаевна сдвинула брови на переносице. — Пора бы научиться владеть своими эмоциями.

— То есть — не улыбаться? — уточнил Моршанцев и улыбнулся, чтобы было видно, что он шутит.

Шутить, конечно, не стоило. Ирина Николаевна напряглась пуще прежнего и обрушила на Моршанцева свой праведный гнев.

— Вы что-то вконец обнаглели, Дмитрий Константинович! — прошипела она, так и сверкая глазами. — Может, у нас с вами незначительная разница в возрасте, но статусы совершенно несопоставимые…

«Какой изящный и в то же время убийственный укол!» — восхитился Моршанцев.

— …вы пока еще ничем себя не проявили, а уже столько себе позволяете. Зарубите себе на носу — со мной лучше не фамильярничать. Я никому не позволяю ничего подобного. Вы пока еще никто и зовут вас никак! С девушкой своей фамильярничайте!