— Буквы нормальные, — сказал он раздраженно. — «Шьется» — вот от чего мороз по коже! Опять возникает тот же вопрос: кто и с кем? Стыд и позор! А костюм «пошивается» — вот как надо говорить и культурненько и общепринято.

Я про себя согласилась с грустью: действительно, многие так говорят…

— Еще вы позволили себе выразиться… — Он приблизил свои губы к моему уху: — «яйца», когда даже самая темная домохозяйка давно уже говорит: «Яички». Я уж и не останавливаю внимания на том, что вы дважды сказали «я ем» вместо культурненького «я кушаю». Но самое невыносимое было, когда вы сделали со сцены в полном смысле разлагающее признание.

— Ххххосподи! — прошептала я.

— Вы сказали: «Я по утрам гуляю».

— Это правда, по утрам, — пролепетала я.

— Не в этом дело, — холодно произнес он. — Пора бы вам знать, что давно и окончательно скомпрометировавшее себя слово «гулять» заменено словом «встречаться». Морально возвышенный человек не позволит себе сказать: «Я с ней гулял», — он скажет культурненько: «Я с ней встречался».

Тут я вспомнила недавно полученное письмо. Девушка писала: «Я целый год встречалась с ним, а теперь у меня ребенок, фактический же отец не желает его признавать». Я еще тогда подумала: как странно, встречались люди где-то на улице — здрасте-прощайте, и вдруг — ребенок!..

— Я уж не говорю, — продолжал он тем временем, — как вы после выступления объясняли подошедшим к вам женщинам: «Для того, чтобы платье красиво сидело, нужно иметь хорошо пригнанное белье и…» даже язык не поворачивается!..

— Бюстгальтер! — радостно подсказала я в надежде смягчить его суровость.

Его перекосило, будто он подавился рыбьей костью.

— Ну ладно, ладно! — взмолилась я. — Обещаю, что прежде, чем употребить какое-нибудь слово…

Он прервал меня:

— «Употреблять» — тоже грубый глагол. Гораздо культурнее сказать «использовывать». Думать надо! И вообще — теперь я за вами буду следить!

С того дня я чувствую себя в какой-то мере подследственной. И в присутствии моего доброжелателя стараюсь выражаться «культурненько»…

НЕ УЙТИ!

Все на свете можно выбрать по своему вкусу: профессию, жену, мужа, место жительства. Не выбирают только родителей. Они достаются детям такими, какие они есть, — хорошими или плохими.

Сын героя гордится своим отцом. Сын вора не виноват, что отец — вор. Не зря маленьких детей называют невинными младенцами.

Народный судья города Карабанска говорит:

— Валентина Кулявцева оказалась очень плохой матерью. Могу даже назвать ее попросту бесчестной. Она не только бросила трех малолетних дочек, она обманула суд.

Бывшие соседи Кулявцевой охарактеризовали ев еще проще: коротко и непечатно.

Я приехала в Карабанск по заданию редакции, чтобы увидеть эту женщину, бросившую своих детей, чтобы написать о ней на страницах журнала. Но Кулявцевой и след простыл. Осталась лишь фотография, с которой в упор глядит на нас молодая видная женщина, И остались Дети, в судьбе которых приняла горячее участие депутат горсовета Анфиса Ивановна Голякова. Но обо всем по порядку.

Шесть лет назад Валентина Алексеевна Кулявцева появилась в Карабанске и поселилась у домовладельца Смирнова (дабы никто не подумал, что инвалид Смирнов владеет роскошным особняком, вернее назвать его избенковладельцем). Они стали жить вместе, как муж и жена, и у них родились три дочери. Однако тихая семейная жизнь так же, как и работа на Карабанской текстильной фабрике, никак не прельщала Валентину Кулявцеву. Здоровенная двадцативосьмилетняя женщина, она занялась куплей и перепродажей коров, торговлей молоком на рынке, а в свободное от бойкой спекуляции время развлекалась попойками в развеселой компании. Иногда на глазах у перепуганных девочек дралась со своим мужем.

— Это все было, — подтверждают соседи. — И зачем только она рожала детей? Для забавы или по ошибке? Она так и говорила: осточертела мне вся эта волынка!

Когда «волынка» (семейная жизнь) окончательно осточертела Валентине Кулявцевой, она стала пропадать по целым дням, запирая девочек в нетопленной комнате. Оставит им плошку молока, кусок хлеба и сбежит. Старшей, Лене, — пять лет, Вере — около четырех, Тане — два года.

О заброшенных девочках стало известно в горсовете. Двух младших, Веру и Таню, истощенных, грязных, привезли в больницу под защиту главного врача и депутата Анфисы Ивановны Голяковой. А пятилетнюю Леночку мамаша временно попридержала, чтобы козырнуть ею на суде. Не все же спекулировать на коровах, можно попробовать спекульнуть и на собственной дочери.

Кулявцева подала в суд, требуя раздела имущества, накопленного вместе со своим мужем. Вопрос о разводе не поднимался, потому что они не были зарегистрированы.

В народном суде бывшие «супруги» перечисляли все этапы совместно пройденного жизненного пути и определяли их ценность и значение: покупка дивана — 50 рублей; эмалированное ведро — 4 рубля; поросенок — 200 рублей; оборудование чулана — 10 рублей — дранка на крышу — 7 рублей; приобретение коровы, зеркала, тюлевых занавесок и т. д.

Детей истица и ответчик друг у друга не отнимали. Девочки не имели номинальной стоимости, как, скажем поросенок. Кулявцева требовала диван, зеркало, занавески, корову, поскольку не могла увезти с собой дранку с крыши и чулан Смирнов обеими руками держался за корову и не отдавал ее.

Вот тут-то Кулявцева и пустила в ход свои недюжинные спекулянтские способности и выдвинула главным козырем Леночку.

— Дочку я забираю с собой. Да и младшеньких возьму из больницы, когда они поправятся. А как же детишкам оставаться без молока?!

В суде растрогались, поверили истице, очевидно, представив себе идиллическую картинку: идет под синим небом Валентина, вкруг нее резвятся детишки, а корова дает им свое вымя…

— Корову она пропьет, а детишек загубит! Не отдавать ей корову! Лишить Кулявцеву родительских прав! — требовали на суде жители Карабанска.

Но народный судья Клавдия Федоровна Кимова не прислушалась к голосу народа. Она сосредоточенно делила: кому — диван, кому — корову. А кому дети — это уже не входило в данное разбирательство и потому ее нимало не касалось.

Получив присужденную ей корову, Валентина Кулявцева тут же выгодно продала ее, положила деньги в карман и пошла со двора. Леночка бежала за ней по снегу в одном платье, звала, плакала. Мать даже не обернулась. Соседка подобрала девочку и — куда же ее девать? — тоже отвела в больницу.