Восстанием Пугачева пытались воспользоваться и отдельные авантюристы во Франции с целью вымогательства денег от русского правительства. Один из примеров такого рода можно найти в донесении из Парижа князя Барятинского от 25 сентября 1774 года. Оно настолько интересно, что есть смысл привести его почти полностью. «…Находящийся при мне священник сообщил мне следующее с ним приключение, – докладывал Барятинский Панину, – на сих днях прогуливался он в саду, когда подошел к нему незнакомый француз и начал с ним индифферентный разговор, а узнав, что он говорит с русским, стал разговаривать о Пугачеве, объявляя о себе, что он сам долгое время жил в России между колонистами и был старостой в Каминской слободе, а недавно сюда приехал; что Пугачева не токмо видал, но знал его персонально в Саратове, сказывая при том об нем, якобы он уроженец очаковский и был в российской службе поручиком в Прусскую войну; что когда он его видал, то носил уже он казацкое платье. Сей француз называется Ламер.

В продолжение о сем разговора признался он, что ему подлинно известно, что Пугачев имел сие злоумышление прежде еще войны с турками и делал к тому проекты вместе с сылочными польскими конфедератами, и что он хотел к сему умыслу склонить и колонистов, но не мог в том преуспеть.

В 1772 году сделался с ним сообщником в сем злоумышлении и один колонист из французов по имени Кара, которого и отправил он с Мемориалом к дюку д’Эгильону, но что помянутый Кара в том году в Париже не был, а оставался в Голландии для исправления других его, Пугачева, комиссий (поручений. – П. Ч.), а означенный Мемориал послал он к дюку д’Эгильону другим каналом. Потом из Голландии поехал он к польским конфедератам, а в нынешнем году приезжал сюда, однако якобы дюк д’Эгильон ни на что в их пользу не согласился, почему и отправился он в Италию в том намерении, чтобы ехать в Константинополь.

Поп спросил его: откуда получает Кара деньги для вояжирования? На что Ламер ему ответствовал, что он имеет деньги по кредитиву Пугачева от польских конфедератов.

Наконец открылся он ему, что помянутый Кара по тесной между ними дружбе сообщил ему копию означенного Мемориала от Пугачева. Священник просил его, не может ли он сообщить ему сию копию для единственного любопытства, однако он в том отказался, а обещал только ему прочесть. На другой день приходил он к попу и читал тот Мемориал, которого содержание, сколько мог он упомнить, было следующее: в начале пишет он, что все в России колонисты весьма недовольны, что очень легко их возмутить, особливо когда Россия с Портой в войне, и что по его плану можно будет составить в тех местах армию до шестидесяти тысяч человек; при том предлагает, что как в тех местах сомневаются еще в кончине Петра Третьего, то и можно к возмущению употребить сей предлог. В заключении просит Францию, дабы она употребила свое старание, чтоб турки прислали к нему через Грузию несколько войска для его подкрепления, а в случае его неудачи дали бы ему у себя убежище.

Я, выслушав от священника сие его мне сообщение, просил, чтобы он постарался свести с помянутым Ламером большее знакомство и достать у него, если можно будет, копию с сего Мемориала», – завершал свое шифрованное донесение, казавшееся ему крайне важным, князь Иван Сергеевич Барятинский.

Но самое удивительное в этом деле – реакция Екатерины II на полученную информацию. На полях последнего листа донесения Барятинского рукой императрицы красным карандашом начертано: «Все сие суть враки сущаго авантюрье, а Мемориалом у кого ни на есть деньги выманить вздумали». Подобная резолюция исключала любые дальнейшие шаги Барятинского по выяснению обстоятельств, связанных с пресловутым «Мемориалом Пугачева».

Трудно со всей определенностью сказать, чем было вызвано столь откровенное недоверие Екатерины к полученной из Парижа информации. Конечно, сама по себе она и могла бы показаться сомнительной, но в сопоставлении с имеющимися в распоряжении императрицы другими фактами «Мемориал Пугачева», быть может, и не выглядел очевидной фальшивкой. В конце концов, даже те сведения, которые сообщил священнику русского посольства в Париже его случайный (?) информатор Ламер, не были лишены некоторой достоверности, Это относилось и к личности Пугачева, и к возможности встречи с ним Ламера в Саратове, захваченном мятежниками в начале августа 1774 года, когда француз находился в этом волжском городе, и к настроениям среди иностранных колонистов в Поволжье.

В связи с последним обстоятельством можно сослаться хотя бы на информацию французского посланника Дюрана, сообщавшего из Петербурга о том, что еще в 1770 году был раскрыт заговор в пользу великого князя Павла Петровича, которому симпатизировали и немецкие колонисты. В шифрованной депеше от 31 декабря 1773 года Дюран сообщал в Версаль, что «Пугачев легко может рассчитывать на саратовских колонистов, среди которых множество недовольных русскими [порядками] дезертиров из прусской и австрийской армий, которые отличаются храбростью и приверженностью к военной дисциплине».

Странное, казалось бы, пренебрежение Екатерины II к информации Барятинского, по всей видимости, можно объяснить только одним: к моменту ее поступления в Петербурге уже знали, что главные силы мятежников разбиты, а сам Пугачев захвачен и находится в распоряжении следствия. Стоило ли после этого тратить деньги на выкуп «Мемориала», который к тому же мог оказаться заурядной фальшивкой?..

Между тем молодой король Людовик XVI, вступивший на престол в мае 1774 года, и новый глава французской дипломатии граф де Верженн всячески давали понять Петербургу, что они всерьез намерены пересмотреть прежнюю антироссийскую политику своих предшественников. Версальский двор впервые занял более четкую позицию и в отношении пугачевщины. Характерно, что Людовик XV и его дипломатическое ведомство вообще уклонялись от каких-либо оценок возникшей в России смуты, что, наряду с откровенной поддержкой Версалем Оттоманской Порты, делало позицию Франции по меньшей мере двусмысленной.

Официальный Версаль поспешил принести Петербургу свои поздравления в связи с поимкой Пугачева. В инструкции Дюрану от 5 октября 1774 года министр иностранных дел граф де Верженн подчеркивал: «Мы совершенно искренне разделяем ту радость, которую вся Европа должна ощущать от захвата Пугачева. Все правительства заинтересованы в подавлении мятежа, принципы которого противоречат основам всякой власти и способны потрясти любое государственное устройство. Между прочим человечество получило урок кошмарных эксцессов, которым предавались этот мятежник и те, кого он обольстил. Остается верить, что очень скоро он подвергнется заслуженному наказанию и что его приверженцы, освободившись от влияния этого злодея, сами вернутся к исполнению своего долга».

3 ноября 1774 года в реляции Екатерине II князь Барятинский сообщил, что Людовик XVI лично говорил с ним об аресте главаря мятежников, что должно было подчеркнуть внимание христианнейшего короля к заботам его русской «кузины». «Третьего дня, – писал императрице ее представитель при версальском дворе, – был я со всеми чужестранными министрами у короля на поклоне, Его Величество, подойдя ко мне, изволил сказать, что злодей Пугачев пойман, и спрашивал меня при том, имею ли я о сем известие, На что донес я Его Величеству, что того же утра получил я о том письмо от Вашего Императорского Величества и господина вице-канцлера».