Заодно я стал с усердием, достойным лучшего применения, разбираться в ворохе всяких явных и неявных фактов, переполнявших мою бедную башку.

В самом начале я попробовал разделить эту кашу на несколько групп, в каждую из которых включить только факты, бесспорно относящиеся к одному из тех шести человек, с коими я себя отождествлял. Это была муторная работа. Проще всего оказалось с Майком Атвудом. Почти все, что относилось к нему, я знал из двух «дурацких снов», увиденных прошлой и позапрошлой ночью. То есть нескольких смутных воспоминаний о школьной жизни и очень ярких, почти кинематографических картинок экскурсии в Пещеру Сатаны. Исключение составляли «вьетнамские» обрывки, которые тоже вроде бы относились к биографии Атвуда.

Впрочем, они могли относиться и к биографии Брауна. Вьетнам был явно неким общим местом в их биографии. Но вряд ли Браун и Атвуд были в это время одним и тем же лицом. Браун был морским пехотинцем, и именно он — в этом я уже не сомневался! — получил медаль «Пурпурное сердце» за спасение своего ротного командира. Именно он был в 1972 году произведен в капралы. И кличка Капрал тоже принадлежала ему. И в Анголе, и в Южной Родезии тоже воевал он.

То, что Анхель Родригес и Анхель Рамос — одна и та же фигура, я догадался быстро. И то, что с этими типами связано в моей памяти только то, что относится к Хайди и Гран-Кальмаро, а все остальное никак не затрагивается, я тоже уловил.

Из этого моя дурная башка сделала очень трезвый и правильный вывод: вне Хайди эти имена ничего не значат. Это псевдонимы, которыми пользовались другие. Круг претендентов на мое реальное «я» сузился до четырех человек. И теперь я мог выбирать лишь из двух возможных нацпринадлежностей: я либо русский, либо американец. Хотя вообще-то русский по крови вполне мог стать американцем или родиться в США. Обратный вариант маловероятен, хотя чего в нашем мире не бывает…

Неизвестно, сколько времени мне пришлось бы еще идентифицировать собственную личность, если бы в палате не появились сеньора Вальдес в сопровождении Кеведо и Энрикес и две дамы. Одна — невысокая, полненькая, крепенькая креолка лет тридцати пяти. Лицо ее показалось мне до ужаса знакомым.

— Дикки! — завопила она, едва переступив порог, и так рванулась вперед, что чуть не сшибла старичка Кеведо. Энрикес сам шарахнулся в сторону, а сеньора Вальдес, пользуясь своей габаритностью, очень ловко тормознула Пилар, которая поспешила спасти своего подопечного, то есть меня, от излишне эмоциональной визитерши.

Так или иначе, но толстенькая смуглявочка, к которой я определенно когда-то имел отношение, видимо, очень близкое, добежала до моего изголовья и, не тратя времени на долгие объяснения, стала обнимать и целовать. И тут в какой-то момент, когда прядь вьющихся черных волос скользнула по моей щеке, мгновенно в мозгу возникло воспоминание: маленькая каюта на яхте «Дороти», тропическая ночь и океан за иллюминатором… Марсела Родригес! То есть теперь, видимо, Марсела Браун…

От этого имени и воспоминания о точно таком же прикосновении точно таких же волос у меня в мозгу начался некий лавинообразный процесс. Там, выражаясь иносказательно, словно бы защелкали какие-то реле. Они, эти самые «реле», с огромной быстротой, почти мгновенно соединили воедино всю распавшуюся связь времен.

Более того, в эту общую «сеть» подключилось и кое-что новое. Пока я еще не четко определял, что именно, но подсознательно понимал, раньше, до потери памяти, я этого не ведал.

— Марселита! — пробормотал я в ухо толстушке, которая, конечно, не могла бы теперь бороться за звание первой вице-мисс Хайди и не была бы удостоена чести спать с суперпалачом Хорхе дель Браво. Но зато именно она была вполне законной супругой мистера Ричарда Стенли Брауна, владельца «Cooper shipping industries», вполне солидной судостроительной компании, выпускающей катера и яхты для любителей отдыха на воде, матерью его шестерых детей — трех мальчиков и трех девочек.

Я моментально вспомнил, что меня двадцать лет называли Николаем Ивановичем Коротковым, который считался сиротой-детдомовцем и был призван в Советскую Армию защищать передовые рубежи Варшавского Договора на земле ГДР. Но по случайному стечению, как говорится, роковых обстоятельств, совершенно без умысла изменить Родине, перебрался в «бундесовку» по подземному туннелю, оставшемуся со времен предыдущей Великой Германии. Потом очутился в лапах каких-то таинственных штатников, пересадивших в меня сознание погибшего при парашютном прыжке все того же Ричарда Брауна. Да так ловко, что я даже не ощутил по-настоящему сам момент перехода. После этого я прожил целый год как Браун и был заброшен на остров Хайди, чтобы совершить там лжекоммунистический переворот в интересах мафиозной команды Чалмерса — Хорсфилда — Дэрка, мечтавшей заполучить секреты некоего фонда О'Брайенов с баснословными 37 миллиардами долларов, а также технологию производства препарата «Зомби-7», превращающего людей в покорных, сверхвыносливых и сверхсильных биороботов. И с Марселой Родригес познакомился, хоть и при весьма дурацких обстоятельствах, именно я, а не тот Браун, тело которого гнило в земле к тому времени уже целый год…

Да, я вспомнил все это. И про все, что было дальше, вспомнил, и про перстни Аль-Мохадов с их невероятными свойствами, и про то, как благодаря этим перстням исчез «Боинг-737» с немалым числом пассажиров, послом США на Хайди, очень многими знакомыми мне людьми, бутылью с готовым «Зомби-7» и красными папками, в которых было написано, как его делать. А потом я при неясных обстоятельствах угодил в клинику доктора Брайта, где в течение месяца пребывал в коме, а потом точно так же, как сейчас, в последние дни приходил в чувство. И тогда во мне одновременно были я-Короткова и я-Брауна. Пока не налетел с бандой камуфлированных молодцов Умберто Сарториус — Сергей Сорокин, не увез меня на свою любимую Оклахомщину и не забрал от меня мистера Брауна. То есть переписал его на некий «искусственный носитель» — мне представилось нечто вроде CD-ROM, а позже пересадил в полупустую башку ветерана вьетнамской войны, потерявшего память от тяжелой контузии (теперь-то я знал, кого шандарахнуло во время обстрела Дананга!) и внешне очень похожего на Брауна. Вот этот-то тип, то есть бывший мальчик Майк Атвуд с пересаженной памятью своего ровесника и соратника по Вьетнаму, и стал законным мужем Марселы Родригес. При этом я-Брауна сознавало, что с ним произошло. Правда, он был убежден, что единственный хозяин своего нового «костюмчика». Он даже не знал, как звали его прежнего владельца.

Я все это вспомнил и жутко удивился. Удивился тому, что Марсела Браун меня признала за своего мужа. Где-то из архивов памяти вынырнуло фото, показанное мне Сорокиным тринадцать лет назад. Майкл Атвуд был похож на меня так, как Хрущев на Карла Маркса. Не в смысле того, что он был лысый и безбородый, а я — бородатый и патлатый, а просто ни хрена не похож. На настоящего Брауна — этого я вообще плохо себе представлял — он, кажется, был похож, а на меня — нет.

Само собой, что справляться об этом у Марселы, которая целовала меня с превеликим усердием, мне было неудобно. Опять же сестрица Пилар и сеньора Вальдес, глядя на эмоциональный взрыв, устроенный Марселой, уже утирали слезы умиления, как русские бабы при просмотре мексиканских телесериалов. Да и профессор Кеведо с доктором Энрикесом снисходительно улыбались. Все-таки им было приятно узнать, что они лечили не абы кого, без имени и фамилии, а вполне приличного, женатого человека, не бомжа и не алиментщика. Опять же одета Марсела была вполне прилично, хотя и по-курортному. Им засветила возможность содрать кое-какие благотворительные бабки. То ли просто так, то ли при посредстве Лауры Вальдес. Хотя, конечно, эта горластая такие комиссионные заломит, что только держись…