— Ценю вашу настойчивость, — сказал Леонид. — Я бы тоже сделал все, чтобы вашу заяву не принимать.

Татьяна Андреевна посмотрела на него почти с ненавистью.

— Почему? — спросила она. — Почему все в милиции так равнодушны к чужой беде?

— Они не равнодушны, Татьяна Андреевна… Хотя и равнодушные тоже есть. Но главная причина в том, что РУВД нужно поднимать реальные дела: убийства, разбои, кражи…

— А я, значит, пришла с пустяком? — спросила Татьяна Андреевна.

— Да, с точки зрения милицейского следака вы пришли с пустяком.

Она вытащила из пачки новую сигарету. Петрухин предупредительно щелкнул зажигалкой. Татьяна Андреевна улыбнулась ему. Но улыбка была дежурной, не более того.

— Вы разделяете точку зрения милицейского следака? — спросила она у Купцова.

Леонид ответил:

— В нынешнем своем положении — нет. Я разделяю вашу тревогу… Так что было дальше?

— Дальше? Дальше… я пошла к гадалке.

— К гадалке? — не скрывая изумления, спросил Брюнет.

— Да, Витя, к гадалке, — сказала Татьяна Андреевна. — Смешно? А эту мысль, кстати, подал мне лейтенант в милиции. Вы бы, говорит, к экстрасенсу сходили, что ли?

— Идиот, — буркнул Петрухин. Брюнет кивнул. А Купцов неловко кашлянул в кулак.

* * *

…Я пошла к гадалке. Я посоветовалась с Маринкой и пошла к гадалке. Маринка, подружка моя, протекцию мне устроила… Вы улыбаетесь, а ведь к хорошей гадалке не так-то легко попасть. И я пошла к гадалке, к Александре.

Горели свечи, и пахло чем-то незнакомым. Но не как в церкви. В храме тоже жгут свечи, но пахнет совсем по-другому. Александра долго на меня глядела. Пронзительно. У меня даже голова закружилась. «Кровь на тебе, — сказа/га, — кровь. Умрешь ты, Таня. Мертвой тебя вижу. В гробу с червями вижу тебя. Беги, Таня, беги… Уезжай отсюда. Может, спасешься».

Как я от нее вышла — не помню. Ничего не помню. На улице женщина ко мне подошла, говорит: вам что, голубушка, плохо? А мне не плохо было — мне жутко было. Ноги не держат, и в глазах — свечки, свечки. Села в машину — дрожу. Зябко мне, ключ в замок не вставить… «В гробу с червями вижу тебя… Беги, Таня, беги».

Татьяна Андреевна уронила сигарету и заплакала. Трое мужчин сконфуженно молчали. Иронизировать по поводу гадалки теперь было совсем неуместно.

* * *

Домой Татьяну Андреевну отвез Петрухин. Она отнекивалась, говорила, что доберется сама, но Дмитрий настоял. Брюнет галантно поцеловал гостье руку, а провожать не пошел. Слегка раздвинув жалюзи в кабинете «инспекторов», он смотрел, как Петрухин помогает Татьяне Андреевне садиться в машину… Брюнет усмехнулся, повернулся к Купцову и сказал:

— По-моему, Дмитрий Борисыч повелся на Лису.

— Как? — спросил Купцов. — На кого?

— На Лису… на Татьяну Андреевну Лисовец.

— А… не знаю. А ты, Виктор, давно ее знаешь?

— Лису-то? Тыщу лет знаю. Была когда-то у меня с ней история. Романтическая до абсолютной пошлости… Но, слава Богу… — Брюнет не договорил, умолк.

— А что «слава Богу»? — спросил Купцов.

— Да ничего. Ты Борисычу скажи, что… Впрочем, я сам скажу.

Брюнет посмотрел в окно. Автомобиль с Петрухиным и Татьяной Лисовец уже уехал со стоянки, исчез в блестящем потоке автомобилей на мокрой набережной. Брюнет пошел к двери, остановился, посмотрел пристально на Купцова и сказал:

— Вы с ней поосторожней.

— Поосторожней?

— Да, поосторожней. Баба она и красивая, и умная. Но — стерва… Я ей не особо верю.

— Зачем же мы беремся ей помогать? — спросил Купцов.

— Не знаю, — сказал Брюнет. Уже взявшись за дверную ручку, он произнес:

— Она разбивает сердца.

И вышел.

* * *

Петрухин вернулся только спустя два часа. Возбужденный, азартный. За окном шел июньский ливень, на плечах у Петрухина сверкали капли воды.

— Ух, — сказал он, — что за женщина!

— Ага, — сказал Купцов.

— Что — «ага»? — сказал Петрухин.

— Она разбивает сердца, — сказал Купцов. За окном сверкнуло, и прокатился гром.

В долгом раскате потонула фраза, которую в ответ произнес Петрухин. Купцов переспрашивать не стал, а спросил только:

— Ты работать будешь?

— Ага…

— Давай прикинем, что у нас получается с этой Лисой. — Купцов взял лист бумаги и прочитал вслух свои записи:

— Лисовец Татьяна Андреевна. Возраст — на вскидку — около тридцати. Замужем. Мужа

зовут Николай. Сына — Валерка.

— Его зовут Николай Савельевич. Фамилия — Борисов. Но брак у них официально не зарегистрирован, — сказал Петрухин.

— Ага… вот как? Молодец, не зря прокатился с Лисой. Что еще узнал?

— Да в общем-то… Сын у нее от первого мужа. Впрочем, и тот брак не регистрировался. Первого муженька величают Владимир Палыч Старовойтов. Живет на Гражданке. Женат, последние года три сыну материально не помогает. Отношений с Татьяной и сыном не поддерживает… Художник, довольно крепко выпивает. Старше Татьяны на пятнадцать лет.

— Ага, — сказал Купцов. — А Николай на четыре года моложе.

— Салага, — сказал Петрухин. — Далее: оба — и Таня, и Борисов — работают в одной и той же фирме. Фирма занимается недвижимостью. Николай — начальник отдела, Татьяна — агент. Финансово они вполне обеспечены, но не более того. Своего бизнеса нет. Но у каждого есть по квартире и по машине. Вместе живут уже три года, постоянно проживают на квартире у Николая, на Английской набережной. Квартиру Тани сдают знакомым. Вот, пожалуй, и все.

— Нет, Дима, не все, — сказал с ухмылкой Купцов. — Не все. Есть еще кое-что.

— Что же?

— Первое: Брюнет назвал ее стервой.

— Почему?

— Спроси у него сам, Дмитрий Борисыч.

— Спрошу. А что второе? Ты сказал: «первое»… значит, есть второе?

— Есть и второе… Со слов Лисы: врагов у них нет.

— Это я слышал.

— Но есть и третье, Дима.

— А что третье?

— Она разбивает сердца.

Петрухин раскрошил в руке сигарету. Потом сказал сердито:

— Да что ты заладил: сердца, сердца… Что здесь — кардиология? Брюнет ему, видите ли, чего-то такое брякнул. Ну и брякнул!… Ну и что?… Да если все его ля-ля слушать… Что я, Брюнета не знаю?! Не дала ему Таня когда-то. Помнишь, он сам говорил: любовь, говорит, моя неразделенная и безнадежная. Значит — не дала. Вот он ее до сих пор стервой считает. А ты, Ленька, — дурак, раз его слушаешь. Ты меня слушай. Понял?