Девушка прижалась к саркофагу, стараясь остаться незамеченной.

— Осирис! — взмолилась она. — Помоги мне…

Но она знала, что глупо было взывать к нему. Единственное средство установить контакт с богом — благовония, надо возжечь их. Почуяв их запах, ни одно божество не сможет отказаться от приглашения.

Так что, схватив кусок ладана со столика для мазей, она поспешно зажгла его.

— Осирис! — залепетала она, как только завитки дыма начали подниматься кверху. — Скажи, почему Кесму хочет моей смерти? Что я сделала плохого?

В этот момент Ануна почувствовала жгучую боль в ладони. Опустив глаза, она заметила, что ее кисть и вся рука… и все тело превратились в ладан; огонь своим жаром охватил ее. Пальцы ее, сперва покраснев, теперь становились столбиками серого пепла.

— Осирис! — еще раз взмолилась она. — Ответь мне, пока все мое тело не истлело…

Рука ее уже напоминала обугленный виноградный побег, огонь подбирался к плечу, шее, поднимался к лицу. Она тлела, не испытывая при этом ни малейшей боли и испуская странный устойчивый аромат. Женщина-ладан, она уже лежала на полу, от ее тела отваливались кусочки, превращавшиеся в золу. Она попыталась подползти к чану с холодной водой, чтобы погасить пожирающий ее огонь. Но Осирис все не отвечал, и ей приходилось терпеть и ждать, пока она не сгорит полностью.

— Осирис… — простонала она, когда ее ноги отвалились.

И вдруг над ней возник Кесму с занесенной над ее лицом ногой. Сандалией он раздавил голову Ануны и растер ее, как головешку потухающего костра. Вскоре от девушки осталось только серое пятно на полу.

Вот такой сон.

Первое, что пришло ей в голову, — это что речь шла о символическом страхе, связанном с боязнью старения, — ведь ей было уже шестнадцать лет, и с некоторых пор осознание этого не давало девушке покоя.

Простые люди жили в среднем тридцать лет, и этот факт принимался всеми. Тридцатилетний цикл земной жизни, в конце которого сокол улетал, чтобы возродиться на закате и раствориться в золоте солнца. Только фараон, его жрецы и писцы перешагивали этот рубеж. Хорошо питавшиеся, ухоженные, избавленные от тяжелых работ и приводящих к смерти непосильных нагрузок, они без труда достигали шестидесятилетнего и даже более преклонного возраста. Нередко фараон доживал до семидесяти, а то и восьмидесяти лет. Но в этом не было ничего удивительного, поскольку в жилах его текла божественная кровь, а внутренние органы состояли из чистого золота — плоть из плоти Ра, — не подвергающегося гниению. В свои шестнадцать лет Ануна прекрасно понимала, что прожила половину своего земного существования. Пора было использовать любую возможность, потому что лет через десять — если только будет еще жива! — она станет старухой.

Сегодня же из-за дурного сна она чувствовала себя хуже, чем обычно, была встревожена и казалась себе лесной мышью, выбежавшей на раскаленный песок, обжигающий ей лапы, тогда как высоко над ней сокол описывает круги, готовясь камнем броситься на добычу.

Утром она пошла к предсказателю, человеку, который растолковывал сны. К нему ходили многие египтяне, и ей пришлось дожидаться своей очереди. Когда она пересказала ему свой сон, святой человек, показалось ей, испугался.

— Большая опасность грозит тебе, — пробормотал он, избегая ее взгляда. — Скоро ты ввяжешься в непосильное для тебя дело. Богам нанесено оскорбление. Кощунство. Потому-то Осирис во сне отказывался тебе отвечать, а Кесму превратил тебя в золу. Твое преступление будет прямо связано с твоим промыслом — благовониями. Будь осторожна, старайся не попасть в западню. Тень смерти нависла над тобой.

Запах, издаваемый убийцами, разбудил Дакомона в тот момент, когда ему снился змей Апопи. Рептилия, каждую ночь пытавшаяся помешать плыть лодке Ра, извивалась на песке, своими следами намечая план лабиринта, и эти следы были такими запутанными, что Дакомон плакал от радости. Именно в этот миг вонь проникла в его ноздри. Подобного никогда не случалось в жилище архитектора: запах нечистого тела, пота, к которым примешивался специфический запах матерчатых полос, используемых бальзамировщиками. Но все перебивала кисловатая примесь — от меди кинжалов.

С сильно бьющимся сердцем Дакомон приподнялся на локте. Хотя он и был архитектором, но тем не менее страстно любил ароматы, а нос его был способен уловить самые тончайшие запахи — так жрец читает самые неразборчивые иероглифы. Первым его побуждением было взять флакон с туберозой и поднести к носу, но рука его повисла в воздухе, когда до него дошло, что на этот раз опасность вполне реальна.

Пот выступил у него на лице, но его запах не вызывал раздражения, так как Дакомон регулярно пил настойку мелиссы, поэтому все его телесные выделения были облагорожены этим растением, ценным еще и тем, что оно отпугивало мошкару.

Он посмотрел на умирающее на горизонте солнце. Лодка Ра уходила под землю для ночного путешествия, наполненного опасностями и ловушками. Наступала ночь, а вместе с ней явились демоны мрака, привлекаемые запахом человеческой плоти.

Дакомон перевел глаза на молоденькую обнаженную служанку, вытянувшуюся рядом. На мгновение ему показалось, что он увидел расплывшееся кровавое пятно под ее разрезанным горлом, но то была всего лишь тень, а то, что он принял за зияющую рану, оказалось тонким ожерельем, сплетенным из перекрученных слоновых шерстинок. Впечатление усиливалось яркой притиркой, которой девушка, как этого требовала тогдашняя мода, натерла ладони рук и ступни ног.

Он фыркнул. Решительно разыгрались нервы. Он помнил, что уснул на террасе после любовной игры, помнил, что ему снился Апопи, а потом… Потом на него нахлынул запах.

Запах убийц, присланных фараоном. Безликие головорезы, обматывавшие лицо повязками, походили на мумии, сбежавшие из саркофагов. В этом заключалась одна из коварных уловок Анахотепа, целью которой было повергнуть в ужас своих врагов, заставить их поверить в то, что Анубис наделил его властью над мертвецами, и те по его приказу могли показать места своего захоронения. Об этом говорили с оглядкой, намеками, потому что всем была известна патологическая подозрительность старого номарха. Разве не повелел он недавно нарисовать большие глаза уджа на всех стенах в городе и даже в домах своих министров, чтобы следить за всеми их действиями, в том числе самыми интимными?

Говорили, что магический глаз Гора осведомлял его обо всем, что попадало в его поле зрения, как на улицах, так и в богатых домах чиновников. Было строго запрещено прикрывать эти глаза тканью или замазывать глиной. Ослушавшимся отрезали уши.

Как и все, Дакомон лишь поклонился и изобразил улыбку, когда дворцовые художники предстали перед дверью его дома, чтобы начертать уджа на его стенах.

— Это не для того, чтобы следить за тобой, друг мой, — проскрипел Анахотеп, — а для твоей же безопасности. Ты знаешь, что у меня много врагов, а тебе завидуют, потому что ты приближен ко мне, считаешься одним из «единственных друзей фараона». Когда-нибудь тебе попытаются навредить. Глаза, нарисованные на твоих стенах, предупредят меня, и я смогу поспешить к тебе на помощь. Благодаря им я могу быть в курсе всех твоих дел… и чувствовать себя не таким одиноким.