Прихожу — он в гостях. Живее всех живых. Утащил в коридор. Говорил комплименты. Хватал за все места. Мне казалось, главное — мой недавно родившийся малыш. «Нет, нет, нет». Он говорил: «Поехали. Сейчас возьму такси». Я, как затравленный зверёк, думала не о нём, любящем и прекрасном. А о других. Тех, кто со мной рядом, но без любви. Без любви вовсе, просто каких-то роботов своего долга. Тяжело вздыхала, говорила — «нет». Хотя почему — не знаю. Младенец был накормлен и мог быть без меня до утра. Муж ночевал у меня через день, деля меня со своей матерью. Никто бы не заметил потери бойца.

Ты уставал от моего непробиваемого «нет», звал уже по инерции, искусственно культивируемый мной холод обволакивал тебя… Уехала. Убежала. Гордо улыбалась в душе. Чему? Хрен его знает. Ожила. Когда-нибудь… обязательно… Всё впереди… Зачем уехала? Надо было ехать к нему. К своей большой нереализованной любви. Почему не звонит? Обиделся… Сама позвоню. Всё время, как с солнцем, говорила с ним.

Через неделю узнала. Нет его. Кто-то убил, какой-то Некто поэт, зарезал на его собственном диване. Вонзил раз тридцать нож в сердце и ухо отрезал, унёс с собой на память. Всё. Такая внезапная смерть того, кто был живее всех живых и любимее всех неполюбленных.

Была самой последней, кого он хотел среди живых. Почему не поехала с ним? Он говорил: ты раб по натуре. И в последний день его жизни оказалась рабом.

О нынешних и прежних девушках

Раньше девушки думали, как бы никому не дать, как сохранить себя для своего мужа. Наше поколение — девушки — переживали, как бы давать поменьше, не всем и не сразу. Пытались хоть какой-то порядок навести в лаве эроса. Нынешние девушки думают, как бы дать каждому, кто этого захочет, и как заманить ещё кого к себе из остальных. Меньше эроса, меньше жаждущих. Какими будут девушки через 20 лет?

О нереализованных проектах

— Называется «Выдавливать по капле раба». Резиновая женская кукла, величиной со взрослого человека. Наполнена водой изнутри (молоком, вином, свиной кровью, пепси-колой — дело вкуса, смотря кто и как представляет себе вкус раба). Протыкают ей, в пальце например, дыру (опять же можно и не в пальце). Все подходят — и каждый по капле выдавливает.

— Называется «Памяти знатных египтянок». Последние, как известно, пользовались при строительстве пирамид для себя незамысловатым приёмом. Каждый пользователь приносил с собой камень, вместо платы за проезд, так сказать. Камень на камень… Когда смотришь на муки любительниц садов и дачных участков, возникает оригинальная идея. Сад камней. Каждый камень — в память о половом акте. Со знаками отличия. Кусок гранита символизирует одно, осколок кремния — другое, плита известняка — третье. Может иметь место мелкая галька, гладкий валун, песок рассыпчатый… Есть где разгуляться фантазии. Из камней можно выложить дорожки. Построить гроты. В честь наиболее выдающихся событий можно поставить обелиски. Окаменелая история телесной любви. Соседки могут соперничать — у кого сад каменистее.

Об отличии бляди от приличной девушки

Это отличие затуманено. И у той и у другой может быть ужас сколько половых контактов. Попробуй разберись, с кем имеешь дело. Возможно, некоторые мужчины мучаются по этому поводу, хотят чётких определений и знаков. Возможно, это не так — мужчинам всё равно.

Девушку приличную от девушки неприличной можно отличить по дню её рождения. В день своего рождения блядствующая девушка, как правило, одна, без кавалера и друзей-мужчин. Хорошо, если подружки заглянут. Много у неё было любовных приключений, но не удалось завоевать ей мужчину выше пояса. Только одно интересует мужчину в такой девушке, а всё остальное, человеческое, не трогает. И скучно ему к ней идти не по своему узко направленному интересу. Завоевать мужчину выше пояса — это тоже искусство и тоже трудно, не у всякой это получается.

У девушки хорошей, не бляди, друзья мужского пола — есть. Не только секс она в этой жизни освоила.

О профессиональной пригодности

Мы с подругой шли по побережью. Вдруг она вся засияла, напряглась, как струна, улыбка во всю ширь преобразила её лицо: «Финны, финны идут». Я присмотрелась — действительно, навстречу идут двое немолодых, очень толстых, безобразных мужчин, с красными лицами, брюшками, опасно нависающими над голубыми джинсами, с какими-то пятачками вместо носов. Я удивилась восторгу своей подруги. Она продолжала вся сиять — как язычок пламени сияла она! Её огонь передался одному из иностранцев. Он тоже весь засиял, будто встреча их была запланирована на небесах. Вот чудо! Встретились! Они засияли, закокетничали и ушли вместе.

Я не могла заставить себя не то что разглядывать этих придурков, но даже улыбнуться приветливо из вежливости. Меня как-то скривило от отвращения. Я не могла ничем его преодолеть. Ушла в сторону, размышляя: отчего так искренне улыбалась моя подруга? Неужели от предвкушения финских марок и импортных шмоток? Меня даже это предвкушение не могло бы заставить так широко и дружелюбно улыбаться. Хотя очень хотелось финского комбинезона и голубых джинсов. И немного валюты бы не помешало. Может, она была хорошая актриса? Но попробуй так войти в роль! Станиславский бы прослезился…

Нет. Она искренне обрадовалась этому мужчине. Конечно, финские марки подогревали радость, но и сам по себе, красномордый, с брюшком и проседью, он радовал её, юную и стройную. На следующий день я расспрашивала её. Она сказала, что напилась и ничего не помнит, но при этом как-то всё же слегка покраснела. На её стройной заднице был шикарный джинсовый комбинезон.

Я поняла ещё раз, почему Христос не осудил блудницу. Она любила. Умела любить. Любила любить. Быть доброй, снисходительной. Уметь за телесным несовершенством увидеть сексуальный кайф. Вряд ли у финна было в жизни приключение более сладкое, вряд ли кто с таким восторгом потребил его мужскую сущность. Почти бескорыстно. Если бы он ничего ей не дал, она бы не злилась. Выеб, и ладно. Прикольно. Хорошо тогда было иностранцам в России. Ещё мне запомнилась фраза этой девушки: «Лучше от СПИДа сдохнуть, чем от скуки».

Жива ли она сейчас?

О девушке-философе

В метро ехала девушка. А может, женщина. Дать ей можно было от 20 до 50. С одинаковыми шансами на попадание в точку. Одета она была так плохо, так плохо — почти как бомжиха. Во что-то серое, старое, в стоптанных допотопных башмаках, в затёртом плаще, потерявшем давно свою окраску. Зоркими глазами, без очков, она читала шикарный том недавно изданного Шпенглера. Интересовалась «Закатом Европы». Читала взапой, как детектив. Судя по раскрытой странице — прочитала больше половины уже.

На окружающих ей было откровенно наплевать. Так же, как и на свой пол, возраст, внешний вид и одежду. Судя по золочёному новому тому и по обесцвеченности худого лица, все деньги тратила она на книги. Приятно было на неё смотреть.

Я подумала, что более свободного человека мне встречать не доводилось.

О японской душе

Я стояла напротив Эрмитажа. Светофор не работал, или его вовсе не было. Машины шли бесконечным сплошным потоком, не притормаживая. На нашей стороне собралась уже целая толпа жаждущих перейти улицу. В том числе группа японцев. Человек пять. Все одинаково строго одетые — в тёмных костюмах, белых рубашках, с галстуками. Их лица, и без того окаменелые, приобрели ещё более окаменелое выражение. Им хотелось в Эрмитаж, но окружающая дикость вызывала в них омерзение. Я стояла, поджав хвост, тоже с ненавистью глядя на мчащийся мимо поток машин, было стыдно за грязные туалеты, рушащийся асфальт и всё остальное, что потрясает окружающий цивилизованный мир. Да, это были сложные чувства.