Вышесказанное касается снайпера при позиционной войне, продуктом которой он и считался целой группой лиц в армии. Офицеры, державшиеся такого мнения, предсказывали, что снайпер, как таковой, окажется не у дел в случае перехода позиционной войны в полевую. Опыт показал, что это был один из самых недальновидных взглядов на войну, так как, когда пришла наша очередь наступать, поле деятельности снайпера лишь еще более расширилось. Когда баталион, наступая, занимал неприятельский окоп, на обязанности снайпера лежало выдвигаться вперед и метким огнем препятствовать германцам высовываться из окопов и обстреливать наш баталион до тех пор, пока он не успеет прочно засесть на вновь занятом участке[8], а в случаях, когда наше продвижение задерживалось пулеметным огнем противника, снайперам приходилось пробираться вперед и по возможности ликвидировать неприятельских пулеметчиков.

Здесь я немного забегаю вперед, но мое желание — определенно высказаться, что снайпер отнюдь не есть и, насколько я сам видел с начала войны, никогда не был продуктом позиционной войны. При современных условиях войны, когда целый баталион может быть задержан огнем лишь одного пулемета, является в высшей степени важным иметь в каждом баталионе несколько отборных стрелков, которые могли бы быстро обезвредить этот пулемет. Для достижения такой цели, во время некоторых из наших последующих наступлений, один из снайперов баталиона снабжался бронебойными патронами и стрелял не в прислугу, а в самый пулемет. Обыкновенно одним удачным попаданием в замок пулемет выводился из строя.

В армии всегда существовал известного рода предрассудок против слишком меткой стрельбы, и он вполне понятен, если принять во внимание общие стрелковые задачи на войне. Снайпинг — это высшее достижение стрелка, — стрельба в строю — его заурядное дело. Очевидно, было бы невыгодно увеличивать меткость стрельбы за счет уменьшения глубины площади обстрела. Но последняя война была, что бы ни говорили против, — а говорилось много, — преимущественно войною специалистов, вызвавшею целый ряд нововведений и среди них на долю снайпера выпало доказать на деле свою чрезвычайную ценность.

Все, о чем я говорил выше, выяснилось лишь гораздо позднее и к тому времени, о котором я говорю сейчас (сентябрь, октябрь 1915 года) — несомненно, преимущество имелось на стороне германцев, и наша задача состояла в том, чтобы их побить в состязании, в котором они сами сделали почин. Надо помнить, что немцы, — отнюдь не англичане, изобрели снайпинг.

Что немцы были приготовлены к нему, видно из того факта, что к концу 1914 года в их армии имелось до 20 тысяч телескопических прицелов с соответствующим числом снайперов, обученных обращению с ними. Произвести точный подсчет наших потерь того времени, являвшихся жертвами германского снайпинга, не представляется возможным; но не подлежит сомнению, что эти потери были очень тяжелы и, безусловно, германские снайперы были ответственны за смерть очень многих из наших лучших солдат. В эту борьбу вкладывалось больше личного и общечеловеческого элемента, чем в работу артиллериста или рядового пехотинца. Британский или колониальный снайпер единолично выходил на борьбу с баварцем или прусаком, и по всей линии фронта происходили форменным образом дуэли, в которых сражающиеся видели не больше, чем кокарду или лоб своего противника, но тем не менее этот противник в их глазах принимал облик определенной личности с прозвищем и ярко выраженной индивидуальностью.

Только лица, действовавшие в качестве снайперов в 1915 году, знают, как трудно было вырвать превосходство из рук германцев. К концу 1914 года, как я уже упомянул, в германской армии насчитывалось до 20 тысяч телескопических прицелов, и герцог Радиборский сослужил большую службу своему отечеству, когда он собрал все спортивные винтовки из Германии (они там насчитывались тысячами), и послал их на Западный фронт, и без того уже снабженный такими винтовками казенного образца. Вооруженные этими винтовками германские снайперы оказались в состоянии проявить чудеса в области меткой стрельбы. Против них, за отсутствием телескопических винтовок с нашей стороны, нам поневоле приходилось пользоваться открытыми прицелами строевой винтовки; исключение составляли немногие охотники на красную дичь из Шотландии, имевшие подобное оружие и предоставившие нам заимообразно свои Маузеры и Манлихеры. Но тут опять возникло затруднение в виде отсутствия запаса патронов специальных систем, и по этой причине много винтовок приходилось отсылать обратно.

К этому времени ловкость германских снайперов вошла в пословицу, и в самый ранний период позиционной войны, некоторые из храбрых немецких стрелков, укрывшись на нейтральной зоне впереди своих окопов, неминуемо простреливали головы всем нашим офицерам и солдатам, рискнувшим выглянуть поверх бруствера. Эти люди, в большинстве бывшие лесничие или чины военно-полевой полиции, делали свое дело с доблестью и мастерством, которых нельзя не признать в полной мере. Из-за разрушенного домика или с какого-нибудь запущенного огорода, уперев иногда винтовку о валяющийся труп, они засыпали нас градом пуль, дававших, главным образом ранения в голову. Мы были осторожны, и представляли им мишени очень малых размеров, но когда им удавалось попасть в кого-нибудь из нас, то исход обыкновенно был смертельный; самые отчаянные из наших солдат унывали при виде ужасного действия остроконечной пули, которая, оставляя впереди маленькое входное отверстие, вырывала на противоположной стороне головы убитого дыру величиной с кулак. Несомненно были случаи, когда немецкие снайперы переставляли свои пули задним концом вперед, превращая их этим самым в «дум-дум» (разрывные), так как мы постоянно находили осколки таких пуль; но тут необходимо помнить, что многие пули производят действие как «дум-дум» и не будучи перевернуты[9]. В продолжение всей войны мне пришлось иметь дело с тысячами английских снайперов и видеть их пули; но ни разу за всю войну я не заметил хотя бы одной пули подпиленной или как-либо приспособленной с целью заставить ее разорваться при попадании.

Рис. 3. Опрос пленного германского снайпера.

В это время в германской армии существовала система передвигающихся с места на место снайперов; каждому из них отводился известный участок окопа, обычно 3/4 версты длиной, и на обязанности часовых и наблюдателей этого участка лежало выслеживать цели и указывать их снайперу. Об этом я узнал от военнопленного, которого мне привелось допросить вскоре по прибытии в окопы. Я был готов проехать любое расстояние, лишь бы получить возможность допрашивать взятых в плен германских снайперов и разузнать что-либо об их организации. Один такой перебежчик сообщил мне много ценных сведений, это был унтер — офицер с «железным крестом». Я никогда не забуду этого допроса в дождливую сырую ночь, при тусклом освещении дымящейся лампы, в деревенском кабачке, непосредственно позади окопов. По мере того, как время шло, я настолько познакомился с их организацией, что ни один германский снайпер не в состоянии был ввести меня в заблуждение неправильными показаниями. У меня было много вопросов, ответы на которые я уже знал вперед, и которые должен быть знать каждый немецкий солдат. Разные пленные держали себя при опросе по разному: некоторые совершенно отказывались отвечать — таких молодцов мы уважали; другие добровольно вызывались давать сведения и рассказывали самые нелепые вещи; некоторые опять до такой степени старались ответить на все заданные вопросы, что отвечали наугад в случаях, когда сами чего-нибудь не знали. Так или иначе, все они, вместе взятые, чрезвычайно обогатили мои сведения о немецком снайпинге.