Мать, а следом и дочь рыдали в тот вечер добросовестно, до самозабвения, как над молодым ядреным покойником. Тесть находился в тылу и с заметным усилием держал суровое лицо.

Стихия изгнала Шурика – он испугался, мигом протрезвел и утром уехал на работу с чемоданом своих вещей.

На другой день, когда и запах его выветрился, теща вздохнула блаженно и сказала мужу, чтобы не прогонял Шурика с автозавода: «Надо же ему как-то жить».

* * *

Заявился Шурик в деревню и сказал, что взял отпуск и потому будет жить здесь месяц, а может, и больше.

В тот день Валентина первый раз кричала на внука: «Ты чево творишь-то!», а он краснел от гнева, неистово ругался руками, поднимая ветер в избе, и ревел: «Дуда она!»

– Поди, пьяный приходил? – уже спокойнее спросила бабка, после чего Шурик, хряснув по воздуху ручищей, ушел в сад и сидел там один, на яблоневом пеньке.

А Валентина после двух таких разговоров перестала пытать внука и решила для себя то, что и должна была решить: жена Шурикова скорее всего и есть «дуда», а еще большая «дуда» теща, потому как трясется вместе с мужем, тестем то есть, над своим больным ребенком («а я будто не тряслась») и вообще плохо молодым жить со старыми, да еще в тесноте, и с квартирами беда…

Но почему-то не было в ее душе той сосущей тревоги, что идет впереди беды, может, потому, что ни внук, ни его жена на развод не подали («гляди, еще и сойдутся»), а главное оттого, что в мире ничего не изменилось – все стояло как стоит. Она, слава богу, жива, и брат Василий, и родня в обеих деревнях, Шурка непутевый – все целы. И даже прибавилось Шпигулиных – родилась у младшего сына дочка Лидочка.

Все хорошие, крепкие люди, а Коська особенно. Теперь у него работа ответственная, назначили его каким-то начальником в автоколонне. А как он дом матери отремонтировал – картинка, а не дом! Сам решает, что в хозяйстве сделать, и такой он справный крестьянский сын, что никогда не забывает родню, теткам помогает, не спрашивая, надо ли помочь.

Каждый раз, бывая у сына в гостях, она дивилась постоянно откуда-то возникавшим новым вещам; особенно поразил ее отделанный под старину телефон из белого камня и золота и парчовый длинный халат, изукрашенный драконами. Константин всегда хотел, чтобы все у него было лучше, чем у других (и на флот в самом деле попросился из-за клешей), хотя человек он по нынешним временам небогатый, живет с семьей в общежитии…

* * *

Но и эта беда вскоре рассосалась. В один из дней Константин приехал и сказал матери:

– Квартиру мне должны дать.

– А разве ж теперь дают их, квартиры-то?

– Нет, закрылась лавочка, но мне дадут. Из резервов.

Валентина чуть не заплакала:

– Ты, Коська, работник хороший, уж шибко хороший ты работник, сынок.

– Хороший, – сухо подтвердил сын. – И с Шуриком надо чего-то решать. Здесь он?

– В огороде, вишню собират. Позвать?

– Сам схожу.

Она видела в окно, как сын вышел из дома, открыл крашеную калитку и скрылся под сводами вишневых деревьев, откуда вскоре появился Шурик с эмалированным ведром, а Коська – немного погодя, отчего подумала Валентина: сын, видно, дерево подпирал, не может сын шагу ступить попусту.

Шурик показал заполненное наполовину ведро, изрек «во-у-от», потом добавил:

– Мадо совсем, водоны едят, дужье дадо…

– Будет тебе ружье, – улыбнулся Коська, – садись давай.

Все втроем сели за пустой стол.

– Ну, расскажи, друг, чего от жены сбежал?

– «Дуда», говорит, – услужливо пояснила Валентина, – охламонище эдакий. Чево не жилось…

Шурик глубоко вздохнул, видимо готовясь ругаться.

– Погоди, мать, – прервал Константин – и Шурику: – Ты пьешь?

– Да куды ему пить, – шепотом вступилась Валентина, – больной весь, дитё…

– Пьет он. Был я у него там, на Автозаводской, сказали, пьяный приходил. Раза три. Или четыре. Орал.

– Кобо!

– Никобо! Пить начнешь – на хрен никому станешь не нужен. Как Шурка. Времена сейчас такие, пьяница – пошел вон. И весь разговор. Башкой своей это пойми.

Шурик выпучил глаза, покраснел, поднялся, но тяжкая дядькина рука вбила его в табуретку.

– Сиди уж. Что, мужиком себя почувствовал? Ну да, ты и есть мужик, на заводе работаешь. Но жену-то зачем гонять, да еще с ребенком маленьким?

– Гонял? – ужаснулась Валентина.

– Вроде того. Родители его и выперли, и я бы на их месте… Пусть, сказали, не появляется. Как жить-то будешь?

Шурик молчал. Он увидел, что ложь тех людей, повторенная дядькой, теперь стала правдой, он бессилен против этой лжи, и закипевшая было обида осела, стала равнодушием.

– Короче, так, – сказал Константин матери. – Шурика я к себе пропишу. Если что натворит, чтобы звонили мне.

– Жить к себе берешь, что ли?

Константин помолчал немного:

– Дунину тетю Тоню знаешь?

– Чево ж не знать.

– Так ее дети в город отвезли.

– Знаю, ну…

– Квартира у нее в Слесарном переулке, двухкомнатная, на первом этаже. От его работы одна остановка. Я договорился, пустит она к себе. И денег, сказала, не возьмет – пусть по хозяйству помогает. Но я дал ей, три тыщи. – Он вновь заговорил громко: – Понял? Жить будешь у бабы Тони, Антонины Власьевны. Когда отпуск кончается?

– Скодо, – огрызнулся Шурик.

– Завтра понедельник? Понедельник. Утром в город поедем. Паспорт возьми. Всё.

Дядя встал и пошел в сени, где спал летом. Шурик тоже ушел – куда-то совсем из избы. Валентина осталась за столом. Она не поняла еще перемены да и не старалась понять, потому что чувствовала – надежный корабль уносит ее внука.

Константин Сергеевич получил квартиру, а поскольку семейство его увеличилось за счет Александра Александровича, то вместо двухкомнатной дали ему трех…

* * *

И всё было хорошо, всё…

Жить с Антониной Власьевной, степень родства с которой можно было установить только после длительных размышлений, Шурику понравилось намного больше, чем у родителей жены.

Как оказалось, лучше всего он сходился со стариками.

И Антонина Власьевна, светящаяся от чистоты низенькая старушка, была довольна. Проживала она в двухэтажном деревянном доме, построенном сразу после войны, и дом походил на засыпающего старика: все у него скрипело, дрожало, текло, двери то хлопали на ветру, то не закрывались. Шурик с его столярным дипломом и руками, воспитанными дедом Василием, оказался долгожданным жителем. Он все поправлял, подстругивал, подпиливал, укреплял гвоздями и скобами.