Да и как бы она смогла всё это описать? Гораздо больше ей хотелось говорить с ним о книгах, об отце, о жизни в тайном убежище — полуразрушенном поместье вдали от всего мира.

Он же рассказывал о большом доме на Рейне, в котором жила его семья, о домашней библиотеке, одной из крупнейших в то время, и о том, как он старался примириться с новыми способностями, проявившимися в нём в последние несколько лет. Речь шла о библиомантике, тут сомнений быть не могло. Но, скорее всего, в его время этого названия ещё не существовало. Северин стал использовать его только после того, как Фурия однажды упомянула это слово в своих записях.

Безусловно, в его времена не существовало и Адамантовой Академии, которая следила за миром библиомантов, не было и войны между пятью домами «Алого зала». Фурия понемногу рассказывала Северину об этом последние несколько дней. Но сознание ответственности вселяло в неё порой такой сильный страх, что она едва могла вынести его: что, если знания, которые она передаст в прошлое, изменят будущие события? Что, если он, например, решит бросить свою семью или не захочет иметь детей? Тогда несколько поколений спустя Пип и Фурия вообще не родятся.

Она не знала наверняка, является ли Северин их прямым прапрапрадедушкой, и у неё не было никакой возможности это выяснить. Все записи из семейной истории Розенкрейцев были уничтожены до бегства из Германии. Её предки старались стереть все следы, которые могли бы привести от Розенкрейцев к Ферфаксам. За одним лишь исключением. Этим исключением была библиотека. Конечно, в то время она считалась обширной, но это не шло ни в какое сравнение с той огромной коллекцией, собранной позднее. Книги переправляли в Англию на кораблях, они и стали началом современного библиотечного лабиринта, скрывавшегося в катакомбах резиденции.

Фурия жаждала общения с Северином, словно героиня старинных романов, нашедшая доброго друга по переписке. В таких романах письма, как правило, доставляли гонцы или посыльные, скакавшие верхом по мрачным лесам и болотам. Фурия ничего не сказала отцу о своей тайной переписке, и в этом была своя интрига. Но история с Северином уже давно перестала быть просто игрой, пусть даже ей самой сложно было в этом признаться.

С утра она первым делом проверяла, не появился ли под её записью ответ Северина. Ещё не почистив зубы, она жадно прочитывала каждое слово, иногда по нескольку раз. И если бы вдруг выяснилось, что её загадочный друг из прошлого всего лишь выдумка её воображения (ведь заводят же некоторые себе вымышленных друзей или слышат неизвестные голоса), она бы вполне с этим смирилась. В таком случае он являлся частью её самой, и никто не мог её этого лишить.

В тот же вечер она описала всё, что приключилось с ней в библиотеке и что заставило её сойти с пути.

Уже много раз Фурия упоминала, насколько важен был «Фантастико» для её матери и какое значение поэтому роман имел для неё самой. Ей во что бы то ни стало нужно было удостовериться, что отец не обнаружил книгу, ведь экземпляров наверняка сохранилось совсем немного.

Мысль о том, что из-за страданий отца «Фантастико» может быть утерян навсегда, пугала Фурию гораздо больше, чем встреча с плесневиком.

Закончив писать, Фурия захлопнула книгу и хотела уже положить её обратно под коробку с конфетами, но в последний момент снова на секундочку раскрыла её — слишком уж распирало любопытство, не успел ли Северин за это время ей ответить.

Иногда его письмо появлялось уже через несколько секунд, бывало, это занимало минуты, но никогда ещё ей не приходилось ждать ответа дольше чем один день.

Надежды оказались ненапрасными. Почерк Северина густо покрывал остаток страницы под её записью и часть следующего листа. Чернилам было уже двести лет, в некоторых местах они выгорели и посветлели.

Дорогая Фурия!

Я не знаю ничего о твоей внешности, кроме тех деталей, о которые ты мне поведала, — не слишком высокая, скорее стройная, чем полная, с длинными светлыми волосами и зелёными глазами.

Этого вполне достаточно, чтобы создать твой портрет. И должен признаться, я позволил себе додумать твой образ и чуть украсить его своими деталями, — веснушками на носу, непослушной прядью, что всё время норовит упасть на глаза, и маленькими белыми зубами. (Я знаю, зубы редко бывают по-настоящему белыми, но мне кажется, твои именно такие, будто у королевских особ на полотнах, известных мастеров.) Единственное, в чём я уверен НАВЕРНЯКА, — так, это в том, что ты девочка, а не широкоплечий великан с могучими мускулами. Но тебе СТОИЛО бы быть таким великаном, когда ты встречаешься с опасностями, подобными тем, которые ты описываешь.

Фурия улыбнулась его несколько высокопарным оборотам. За четыре месяца их переписки он практически полностью подстроился под её современную речь и стал формулировать мысли более доступным образом. Хотя Фурия неплохо знала немецкий, но над некоторыми выражениями девятнадцатого века ей приходилось долго корпеть.

Могу лишь написать, что считаю тебя слишком легкомысленной. Но мне уже известно, что тебя это мнение заставит лишь улыбнуться и ни в коем разе не удержит от поступков такого рода в будущем. Поэтому я оставляю попытки сподвигнуть тебя на понимание. Прошу лишь: в следующий раз будь осмотрительнее.

Вчера перед отходом ко сну я подумал вот о чем: нравиться друг другу означает говорить на одном и том же языке. Любить друг друга означает писать стихи на одном и том же языке.

Я не знаю, Фурия, пишем ли мы уже с тобой стихи на одном и том же языке, но по крайней мере мы пишем книгу, пишем её вместе.

Фурия почувствовала, как внутри потеплело, и провела рукой по странице. Четыре месяца назад она обнаружила эту книгу в библиотеке между двумя разбойничьими романами Зибенштерна. В то время она всё ещё искала книги, которые могли бы сравниться с «Фантастико». На корешке найденной книги стояло её имя — кто-то написал его от руки: Фурия.

Сначала она подумала, что это шутка отца. Но ведь если речь шла о Зибенштерне, он никогда не позволял себе шутить. И тогда ей пришло в голову, что эта книга может оказаться неизвестным романом о воровке из «Фантастико». Но, взяв книгу с полки, она с удивлением обнаружила, что страницы совершенно пусты. Фурия собралась уже поставить книгу на место, как вдруг увидела, что на первой странице всё же есть несколько слов, написанных от руки.

Дорогая Фурия!

Если ты существуешь и читаешь эти строки, то прошу: напиши ответ прилагаемой стеклянной ручкой под этими словами.

Меня зовут Северин Розенкрейц. Я пишу тебе это письмо в феврале 1804 года.

Оставайся в добром здравии!

Твой предок.

Написать это мог кто угодно из обитателей дома. Например Вэкфорд или её отец. Возможно, даже их водитель Сандерленд, которого она и без того немного побаивалась.

Фурия взяла книгу, и та неделю провела в ящичке письменного стола, прежде чем девочка снова достала её и написала ответ чернилами.

Не могу поверить, что я пишу в этой книге.