Всхлипнув и не зная, что ещё сказать, приспустила платье, демонстрируя распухшее от щипков предплечье:

— Смотри, мне тоже больно…

Людо только фыркнул.

Тогда я огляделась, вскочила и подобрала из кучи в углу старую ржавую подкову.

— Мне тоже больно, — повторила я, уперла растопыренную пятерню в землю и со всей силы саданула тяжелой железкой.

Наверное, потеряла сознание, потому что не помню, чтобы кричала, а очнулась уже возле стены. Голова покоится у Людо на плече.

— Дура, — сказал он, поглаживая меня по волосам.

Я с трудом подняла руку, ставшую тяжелее чугунной чушки, и уставилась на раскоряченные пальцы. Долго завороженно разглядывала кисть, пока она раздувалась и наливалась синевой. Боли почти не чувствовала: конечность онемела до самого плеча.

— Надеюсь, твоё пожелание сбудется, — прошептала я, вытирая здоровой рукой испарину со лба брата.

— Какое?

— Пусть мэтр Фурье сдохнет на гноище.

Его губы тронула странная улыбка.

К тому времени, когда нас нашли, мои пальцы успели почернеть, а его раны загрязниться. Я плохо помню, что было потом. Помню, что умирала от жажды. А ещё вырывалась, кусалась и визжала, чтобы они не смели пороть Людо.

Три следующих дня провалялась в горячке, приходя в себя и снова проваливаясь в багровый туман, где свистели розги, и кто-то с хрустом выворачивал мои пальцы. Время от времени мне с силой разжимали зубы, вталкивая вместе с ложкой горькое, как желчь, лекарство. Я часто металась, звала брата и не верила кормилице, уверявшей, что с ним все в порядке. Успокоилась, лишь когда она тайком провела его в мою комнату. После его ухода на покрывале остался апельсин с ужина.

Рука заживала месяц. Указательный палец так и не сросся правильно, остался кривоватым и плохо слушается, так что почерк с тех пор почти не уступает дерганным закорючкам Людо. Мэтра Фурье я больше никогда не видела. Через неделю после порки, задолго до того, как я вышла из комнаты, его зарезали, ночью, по дороге из кабака.

— Мертвецки пьяного, — шептала кормилица нянюшке, думая, что я сплю. — Точнехонько под крайнее ребро ударили, вот здесь, — она показала справа. — Коновал сказал, де, от такого сразу мрут. И пырнул знающий, снизу вверх.

— Или кто-то ростом малый, — шепнула нянюшка.

— И кошель-то не забрали, — добавила кормилица, и обе посмотрели в мою сторону.

Я прекратила чтение, когда опустились сумерки, и в повозке стало совсем темно. Только волосы леди Йосы и перстни вдовы поблескивали в полумраке. Спроси кто меня, о чем был отрывок, я бы не ответила.

Леди Йоса провожала взглядом пейзаж за окном. Контуры полей в лиловой вечерней дымке, грохочущие ленты речушек и холмистые долины, похожие издали на обтянутые мхом валуны.

— Вокруг королевского замка сплошь горы, я смотрела по карте, — задумчиво произнесла она. — Буду скучать по равнинам.

— Местность, где стоит замок его величества, славится прекрасными видами, — встряла вдова, — многие животные и растения водятся только там. И раз уж вы будете там жить, то должны знать, что…

Её трескотню никто не слушал. Есть люди, которые упиваются звуком собственного голоса и помрут, если не воткнут вам в глотку свое очень ценное мнение.

Заснула она неожиданно, прямо на полуслове, обозначив это событие всхрапом.

— Слава Праматери! — закатила глаза леди Йоса и обратилась в окошко к ближайшему рыцарю: — Долго ещё до привала?

Тот придержал коня и поравнялся с нами.

— С четверть мили, миледи.

Она кивнула, и рыцарь снова ускакал вперед. Взгляд Её Светлости ещё побродил по пейзажу и остановился на ехавшем неподалеку Людо. Изучающе окинул его сверху донизу, и рука потянулась к груди.

— А ваш брат красив… даже очень, — заметила она, лениво водя пальцем вдоль кромки выреза и не потрудившись понизить голос. Правда, Людо все равно не мог слышать из-за шума дороги.

Мне не понравился ни взгляд, ни жест. Хотя Её Светлость права: насмешкой Праматери из нас двоих вся красота досталась именно брату, которому она и даром не нужна. А в этот момент он был особенно хорош, сидя в седле так, словно не было всех этих лет без регулярных тренировок. Новый костюм плотно облекал фигуру, ветер трепал спускавшиеся до плеч волосы, а глаза блестели, как два оникса. Только ни он, ни я не нуждаемся в её одобрении.

— Красотой терновника, — заключила она, откидываясь на подушки.

На ночь остановились в лощине. Рыцари разбили небольшой палаточный лагерь, а для леди Йосы, меня и вдовы установили шатер. С учетом жаровни, походного трюмо и двух сундуков, которые велела перетащить туда её светлость, места осталось лишь на то, чтобы не спать друг на дружке.

В ожидании ужина рыцари собрались вокруг костра и подначивали хлопочущую над котелком кухарку, травили шутки. Людо сидел в стороне, натачивая о камень дрянной меч, который ему выдали по приказу леди Катарины. Почувствовав мой взгляд, поднял голову. В следующий миг меня снова отвлекла возня у костра.

— Поди ж ты, какой резвый! — воскликнула кухарка, замахнувшись половником на самого рукастого из мужчин, ущипнувшего её за зад. Тот ответил наглой улыбкой и подмигнул остальным.

— Что вас там так заинтересовало? — раздраженно позвала леди Йоса. — Лучше помогите мне разобрать вещи.

Я поправила полог и вернулась в глубь шатра.

Когда позже вышла за порцией для неё, вдовы и себя, смех стих. Рыцари провожали меня взглядами, в которых не читалось ни угрозы, ни дружелюбия — только угрюмая настороженность. Точно так же смотрели и на брата. Им сказали официальную версию, в том числе про тяжело раненых и чудом выживших Марланта и Эйка, но кто запретит людям строить догадки о появившихся в последний момент чужаках, чей изможденный вид не соответствует заявленному высокому статусу?

— Миледи, — кухарка сделала неуклюжий книксен.

Я забрала поднос с едой и подождала, пока один из рыцарей приподымет полог шатра.

На ужин был вареный угорь и пирог с крольчатиной и миндальным молоком. Соли в лепешке было в самый раз. А я уже и забыла, каково это, когда ею не отбивают затхлость плесневелой муки… За истекшие годы эти два вкуса стали для меня неотделимы. Когда-нибудь буду питаться только пресным.

Ритуал отхода леди Йосы ко сну оказался изматывающе долог — голоса снаружи успели угомониться. Заодно выяснилось, зачем ей понадобилось аж два сундука. В первом лежала сорочка, домашние туфли, каль[8]и куча спальных принадлежностей, без которых легко можно обойтись. Во втором — зеркало, лосьоны, мази, притирки, масла, ароматические воды, мастика для губ, помада для волос. Пока я неловко расшнуровывала ей рукава, непривычная к этому делу, она рассматривала свое лицо в полированном бронзовом диске, натягивая кожу пальцами. Когда я закончила, протерла щеки, лоб, подбородок и шею средствами из трех склянок и, не оборачиваясь, протянула гребень.