феодальном обществе огромную роль. Едва ли сейчас найдется хоть один русский историк, который рискнул бы написать историю феодальной Руси XIII–XV вв., не посвятив специальной главы татарам. И, несмотря на такое всеобщее признание необходимости использования возможно большего количества фактов из жизни татар XIII–XV вв. и того влияния, которое они оказывали на ход истории феодальной Руси, русская историография (за исключением книги А.Н. Насонова «Монголы и Русь»)[54] как-то мало использовала результаты исследований в области изучения истории монголов, которые имеются в русской и западноевропейской востоковедческой литературе. В XIX в. появилось довольно много книг и статей, посвященных истории монголов; однако, несмотря на большие достоинства, имеющиеся в работах ориенталистов на эту тему, само монгольское общество (в смысле его внутренней структуры) — как в Монголии, так и в новообразованных монгольских государствах: в Средней Азии (Чагатайское государство), в Иране (государство Хулагу) и на юго-востоке Европы (Золотая Орда) — до последнего времени оставалось мало изученным.

Вышедшая в 1934 г. книга покойного академика Б.Я. Владимирцова восполняет этот большой недостаток, дает всем интересующимся вопросами внутренней истории монголов богатейший фактический материал, талантливо изложенный. Книга называется «Общественный строй монголов», с подзаголовком «Монгольский кочевой феодализм». Благодаря исключительным знаниям покойного ученого, с построениями которого не во всем можно соглашаться (некоторые положения автора не могут быть признаны марксистскими), востоковедческая и русская историография получают, наконец, возможность заполнить не одну существенную лакуну. Во всяком случае ученый, посвятивший себя изучению истории феодальной Руси XIII–XV вв. и тем самым интересующийся историей Золотой Орды, сделает книгу академика Б.Я. Владимирцова полезной для себя и будет черпать важные факты и интересные мысли, несмотря на то, что у покойного автора нет специальной главы, которую бы он посвятил Золотой Орде или какому-нибудь другому монгольскому государству за пределами собственно Монголии. Самое важное в книге Б.Я. Владимирцова то, что она дает, наконец, прочный научный ответ на вопрос, что представляло собой то монгольское общество, аристократическая верхушка которого под руководством Чингис-хана могла завоевать и подчинить своей власти большую часть культурного человечества того времени.

Основное положение Б.Я. Владимирцова заключается в том, что накануне образования империи Чингис-хана монголы заканчивали процесс перехода от «родового общества» к раннефеодальному.

«Можно высказать предположение, — пишет Б.Я. Владимирцов, — что образование степной аристократии, появление вождей-хаанов, которых она выдвигала и поддерживала, образование племенных объединений зиждилось на переходе от куренного способа кочевания к аильному и связанном с этим изменении в способах организации облавных охот. Действительно, Рашид-ад-Дин, описывая монгольский курень (Kürigen), отмечает, что так было в "старинные времена". Можно указать несколько текстов, которые дают понять, что уже во время молодости и средних лет Чингис-хана кочевали аилами»[55]. Уже из этих слов ясно, какое важное место в системе общественного строя монголов занимали «курень» и «аил». На первом зиждилось хозяйство первобытной кочевой общины, на втором — индивидуалистическое хозяйство семьи кочевого феодального общества. Насколько курень стал к концу XII в. пережиточной формой, которая сохранилась только в военной организации, видно из слов крупнейшего персидского историка конца XIII и начала XIV в. Рашид-ад-Дина, замечательные материалы которого послужили одним из основных источников книги Б.Я. Владимирцова. Вот слова Рашид-ад-Дина: «Значение куреня есть кольцо. В старинные времена, когда какое-нибудь племя останавливалось на каком-нибудь месте наподобие кольца, а старейший из них был подобен точке в середине круга, это называли курень. В нынешнее время, когда приблизится неприятельское войско, располагаются по той фигуре, дабы не вошел в середину чужой и неприятель»[56].

Итак, курень в далеком прошлом — структурная форма первобытной кочевой общины. Однако уже в XII в., когда монгольское скотоводческое общество доживало высшую ступень варварства, монголы кочевали аилами, т. е. отдельными семьями. Если семья была богатой, то кочевала с некоторым количеством зависимых от нее людей. Естественно, что переход от куреня к аилу, к индивидуалистическому хозяйству, т. е. к образованию классового феодального общества, происходил через выделение из куреня, в первую очередь, богатого кочевника. В XIII в. уже не наблюдается кочеваний куренями. В жизни монголов эпохи завоеваний большую роль играл род. Подавляющее большинство ученых, писавших о монголах, считало, что монголы до и после образования империи жили родовым строем. Здесь явное недоразумение. Родовые институты — только старая оболочка, в которой действуют уже новые, классовые (феодальные) отношения. Вот как определяет монгольский род эпохи зарождения кочевого феодализма Б.Я. Владимирцов: «Монгольский род — обох — является довольно типичным союзом кровных родственников, основанным на агнатном[57] принципе и экзогамии, союзом патриархальным, с некоторыми только чертами переживания былых когнатных отношений, с индивидуальным ведением хозяйства, с общностью пастбищных территорий, с представлением некоторых особых прав младшему сыну при соблюдении известных прав в отношении к старшему, союзом, связанным институтом мести и особым культом»[58].

Вышеприведенные слова особо подчеркивают индивидуальное ведение хозяйства при общности пастбищных территорий. XIII век — время сложения монгольской империи — знает дальнейшее разложение рода, не только его социального существа, но даже и оболочки. Роды распадаются на части, которые отделяются друг от друга территориально, и уже на одном пастбище оказываются «общества» разных родов, объединенные подчиненностью какому-нибудь нойону.

Распадение старых родов происходит не только путем выделения богатых аилов из куреня, т. е. внутреннего процесса, но и путем прямого завоевания. «Когда Чингис-хан, — пишет Рашид-ад-Дин, — покорил совсем племя Тайджиют и племя Урут и Манкгут, по понесенному вреду и ослаблению, покорились, он повелел большую часть их убить, а остальных сполна отдать Джида-нойону в рабство… хотя они были родственники его, однако стали рабами его по приказу указа, и доныне войско урутское и манкгутское состоит рабами рода Джида-нойона»[59].

Фактов подобного рода Б.Я. Владимирцов приводит в своей книге немало, и они со всей убедительностью показывают, как в процессе полного распада первобытно-общинного строя выделяется, с одной стороны, кочевая аристократия (нойонство) и как, с другой, все больше растет количество тех, кого на монгольском языке именуют unagan bogol. Б.Я. Владимирцов правильно отвергает перевод термина «unagan bogol» как «раб». В лице unagan bogol (унаган богол), по мнению Б.Я. Владимирцева, мы имеем отличную от xaraču (харачу) и вместе с тем своеобразную категорию отношений зависимости. Монголия XI–XII вв. знает почти непрерывную борьбу одних родовых и племенных вождей (baatur, mergen, sečen и т. д.) против других. Борьба эта имеет своей целью захват добычи, пленных, а вместе и усиление власти победителя. На почве этой борьбы и возникает такое положение, когда род побежденный становится в целом зависимым от рода-победителя.

В чем же реально выражалась эта своеобразная зависимость одного рода от другого? Ведь покоренный род внутри себя был расчленен на классово различные слои. Неужели же