Стремление совместить индустриализацию страны и строительство социальной сферы — жилых домов, коммунального хозяйства, школ, больниц и транспорта — заставило официальных лиц бороться за имеющиеся в их распоряжении скудные ресурсы. Хозяйственники часто использовали фонд заработной платы — источник наличных денег — для оплаты сырья. В одном из районов города Иваново служащим не выдавалась зарплата в течение шести месяцев. В результате весь медицинский персонал разбежался, больницы оказались закрытыми. Работникам школ не платили зарплату более двух месяцев. Детские учреждения не получали ничего, кроме гнилого пшена. Толпы рассерженных родителей ежедневно собирались для протеста перед зданием райкома партии и головными конторами кооперативов, требуя улучшения снабжения рабочих и предприятий общественного питания. На фарфоровом заводе в Рыбинске задержка зарплаты, сопровождавшаяся ростом цен и уменьшением хлебного пайка, привела к кратковременной забастовке и мятежу. Рабочие выкрикивали: «Бросай работать! Вы нас хотите уморить с голоду. Это, вы, черти коммунисты довели нас до этого. Давай войну!» Директор завода израсходовал фонд заработной платы на срочные производственные нужды.

Давление на рабочих, чтобы обеспечить выполнения высоких производственных планов, использование новых, ранее неизвестных технологий и низкий уровень квалификации рабочей силы — все это в совокупности обусловливало высокий уровень производственного травматизма в 1930-е годы. Наиболее опасной считалась работа в каменноугольной, железорудной и нефтедобывающей промышленности, в железнодорожном строительстве, а также в металлургии. В 1934 году уровень травматизма (количество производственных травм на 100 рабочих) в этих отраслях достигал 20-30%. Это означало, что треть рабочей силы пострадала от полученных травм в течение одного года. Даже в самых безопасных отраслях промышленности, таких как фарфоровая, полиграфическая, текстильная и швейная, уровень травматизма достигал 5%. В 1934 году в большинстве отраслей промышленности 10-20% рабочих получили производственные травмы. Кроме того, в период с 1934 по 1936 годы было выявлено увеличение уровня травматизма почти в 75% отраслях промышленности. Только в 1937 году, когда вновь обратили внимание на безопасность труда и на случаи «вредительства», уровень травматизма снизился: более 90% профсоюзных организаций заявили о значительном уменьшении травматизма по сравнению с 1936 годом.[10] Было отмечено большое количество несчастных случаев со смертельным исходом, особенно в отраслях по добыче угля и цветного металла, в вагоностроительной промышленности, а также в черной металлургии. В 1936 году от несчастного случая на производстве из 660 тыс. 800 шахтеров умерли 1 тыс. 76 человек. В период с 1935 по 1936 годы уровень смертности возрос на 27% в угольной промышленности и на 8,7% во всех других отраслях. На 12 тыс. рабочих Московского строительного треста пришлась 1 тыс. несчастных случаев, в том числе 65 тяжелых, из них 6 — со смертельным исходом. До 1937 года профсоюзные работники и хозяйственники почти совершенно игнорировали вопросы охраны труда. Руководители предприятий часто не расходовали фонды, предназначенные государством для нужд безопасности, а использовали их для других целей. На фоне постоянной нехватки средств, эти фонды были практически бесполезными. Например, угольные штольни и забои были плохо укреплены, так как ни за какие деньги невозможно было купить крепежный лесоматериал для шахт. Руководство профсоюзов и руководители предприятий пренебрегали правилами безопасности и налагаемыми за нарушение штрафами. Не удивительно, что высокий уровень травматизма и смертности вызывал у рабочих чувство негодования по отношению к начальникам, бригадирам и руководителям местных партийных и профсоюзных организаций. В 1936 году партийные лидеры использовали недовольство рабочих для организации государственной кампании против «вредительства», которая началась после взрыва в Кемеровских шахтах. Профсоюзные организаторы и руководители сознательно вводили рабочих в заблуждение, подстрекая их к тому, чтобы считать все несчастные случаи преднамеренными актами вредительства. Руководители Президиума ЦК Союза рабочих зерносовхозов и ЦК Союза рабочих железнодорожного строительства и Метрополитена, как и многие другие в 1937 году были обвинены в игнорировании несчастных случаев, приведших к смертельному исходу, в недостатке сочувствия семьям погибших и получивших увечья, за несоблюдение правил охраны труда.

Хотя советские достижения порождали энтузиазм и гордость, недостаток продовольствия, несчастные случаи и напряженная работа стали причиной ослабления поддержки политики партии. Многие рабочие задавались вопросом, почему революция так мало сделала для улучшения их бедственного положения. Осуждая политику за то, что она сделала в настоящее время, а не за то, что она обещала сделать в будущем, они обвиняли государство в стремительном падении уровня их жизни. Большевики расценивали эти высказывания как проявление «политики живота», узким, политически наивным требованием мгновенного удовольствия. На Ленинградском машиностроительном заводе «Красный Путиловец», известном своими революционными традициями, партийные активисты установили большую доску, на которой рабочие могли вывешивать свои вопросы. Доска была испещрена многочисленными жалобами. В одной из них говорилось:

«Почему не снабжают детей молочными продуктами? Ведь Ленин сказал: “Нужно молодое, здоровое поколение”, а с одного черного хлеба ребенок не будет здоров. Ведь не все в состоянии покупать молоко с водой по 2 руб. или стоять в очереди по 3 часа в “Молокосоюзе” за литром молока по 1 руб. У нас в турбинном цеху висит плакат на стене, что в 1932 году положение с молочными продуктами улучшится. Но на факте ничего нет. Мы сейчас переживаем все трудности, для наших детей строим социализм, но как видно, им не дождаться социализма».

Рабочие спрашивали, какие средства они должны пожертвовать на финансирование индустриализации. Когда на текстильной фабрике им. Щербакова в Москве стоимость стакана чая увеличилась втрое, рабочие почувствовали, что они доведены до предела: им не хватало сил, чтобы работать, питание было слишком скудным. Один их них воскликнул: «Они строят социализм наизнанку, нас грабят. Мы не можем работать не жравши». Некоторые жаловались, что их положение стало хуже, чем до революции. Один рабочий сердито заявил: «Послушайте, все знают, что раньше нас эксплуатировали капиталисты, но жизнь была лучше. Теперь мы говорим об экономике, но эта экономика душит нас». Механик сказал директору: «Нам нужно снизить цены, чтобы мы могли прокормиться, потому что я не могу даже выполнить свою норму». Когда одного старого рабочего Московского каучукового завода перевели на другую работу в 1934 году, его зарплата снизилась до 120 рублей в месяц. Он отправился в заводской комитет, и, сняв шляпу, сказал представителю завкома: «Спасибо вам и в вашем лице советской власти, что за 35 лет работы мне обеспечена голодовка». Многие рабочие сомневались, сможет ли партия, складывая средства в тяжелую промышленность, когда-нибудь наладить потребление. Ученики школы ФЗУ Ижорского машиностроительного завода в г. Колпино Ленинградской области в 1933 году написали в ВЦСПС письмо с жалобой на условия жизни. Заводская администрация в течение четырех дней не выдавала 150 учащимся пропуска в столовую. «Уборных до сих пор нет. Ребята ходят, куда попало, т. е. вокруг своего общежития». Не было дров или угля для отопления, у большинства молодых людей не было обуви. Ремесленники горько шутили; «К концу второй пятилетки будем есть тракторы».