Она между тем открыла холодильник, где стояли рядами сверкающие инеем высокие фужеры, взяла два и направилась к лестнице, мимоходом упомянув, как важна температура стекла. Совершенно очарованный, я покорно последовал за ней, как ни жаль было покидать эту пещеру Али-Бабы.

– Хотите открыть бутылку? – предложила она.

Я справился с этой задачей на отлично, не дал пробке вылететь и извлек ее с хлопком, похожим на выстрел с глушителем: к персонажу, за которого она меня принимала, я подошел со всей серьезностью.

– За здоровье Олафа? – предложила Сигрид.

– Которого?

– Я знаю только двух: вас и его. Давайте выпьем за того, кого с нами нет.

В этом я не мог ей отказать. Я сделал первый в жизни глоток «Дом Периньона» – он показался мне еще искристее и тоньше «Вдовы», но, возможно, оттого, что сегодняшний день я провел много приятнее, чем вчера. Однако следовало скрывать эмоции, я ведь человек светский, к подобным удовольствиям привычный.

– Впервые я пью шампанское сразу после сиесты, – обронил я.

– И как вам?

– Изумительно. Вы правы, это именно то, что мне было нужно.

– Вчера вечером вы поужинали. Сегодня пьете натощак. Не кажется ли вам вкус шампанского от этого лучше?

– Может быть. А вы когда-нибудь едите?

– Нечасто.

– Вы манекенщица?

– Нет. Я не работаю. Живу в праздности, купаюсь в роскоши.

Улыбнувшись, она снова наполнила фужеры.

– А давно вы знаете Олафа? – спросил я.

– Он встретил меня пять лет назад.

– «Он встретил меня» – вы говорите так, будто вас при этом не было.

– Вроде того. Мой брат приторговывал наркотой. Чтобы знать, хорош ли товар, он испытывал его на мне. Я была у него дегустатором героина. Конечно, я не только снимала пробу. Олаф подобрал меня никакую, без сознания, в жестоком передозе. Очнулась я здесь.

– А я и не знал, что Олаф имел дела с этой средой, – осторожно заметил я.

– Именно что не имел. Он оставил меня здесь при условии, что я никогда больше не притронусь к наркотикам. Олаф их на дух не переносит. Дезинтоксикация далась мне тяжело. Я выдержала, потому что хотела здесь остаться.

– Вам нравится эта вилла?

– Кому бы она не понравилась?

Я не посмел сказать, что нахожу ее ужасной, и кивнул:

– Уютное местечко.

– Для меня это было спасение. Брат так и не узнал, где я, он далеко. Мы с ним жили близ Бобиньи, теперь ему меня не найти.

– Так вы француженка?

– А вы не знали?

Она рассмеялась и, помолчав, спросила:

– По-вашему, во мне есть что-то шведское?

Именно так я и думал, однако прикинулся скептиком:

– Это ни о чем не говорит. Вот в Олафе нет ничего шведского.

– Как и в вас, – добавила она. – Олаф даже разговаривать правильно меня научил. Вы ведь знаете, как чисто он говорит на самом изысканном французском. У меня теперь нет ничего общего с той, кем я была до того, как он меня встретил.

А у меня-то! Решительно, встреча с Олафом преобразила немало народу.

– Он достойный человек, – сказал я.

– О да. Я очень его люблю. Разумеется, не так, как жена мужа.

Не так? Да еще разумеется?

– Я люблю его больше, – закончила она.

Я ничего не понимал.

– Но я вам наскучила разговорами о себе.

– Что вы, наоборот.

– Теперь ваша очередь. Расскажите мне, как вы встретились с Олафом.

Я замялся.

Само Провидение пришло мне на выручку под видом кота. Большой жирный кот с недовольной миной величаво прошествовал к хозяйке дома.

– Это Бисквит, – объяснила она. – Пришел требовать ужин.

У кота были властные повадки и обиженный вид господина, вынужденного напоминать прислуге о ее обязанностях.

Сигрид прошла в кухню и, открыв банку дорогих кошачьих консервов, выложила содержимое в глубокую тарелку. Поставила тарелку на пол, после чего мы допили шампанское, глядя на Бисквита, невозмутимо поглощавшего свой корм.

– Я подобрала Бисквита два года назад, как Олаф подобрал меня. Он был тогда тощим перепуганным котенком.

– Он с тех пор изменился.

– Вы хотите сказать, потолстел?

– Да. И совсем не выглядит перепуганным.

Она засмеялась.

Я почувствовал голод. Мне хотелось, подобно Бисквиту, потребовать ужин. Но мы, люди, вынуждены лицемерить, и поэтому я спросил, не проголодалась ли она. Она, должно быть, не расслышала вопроса, потому что заговорила о своем:

– Знаете, если бы не Олаф, я бы давно умерла. И это было бы даже не очень печально, при моей тогдашней жизни. Олаф меня не только спас, он еще и научил меня всему, ради чего стоит жить.

Она начинала меня раздражать со своим святым Олафом. Так и подмывало сказать, что он умер, а меня, живого, пора бы накормить. Я ограничился мелким хамством:

– Вы хотите сказать, что он научил вас заменять наркотики алкоголем?

Она звонко рассмеялась:

– Научи он меня только этому, уже было бы прекрасно. Но он меня еще много чему научил.

Я не стал спрашивать, чему же научил ее Олаф. И заявил попросту, что хочу есть. Она как будто проснулась:

– Простите меня, я плохая хозяйка.

Что правда, то правда.

– Чего бы вы хотели поесть?

– Не знаю. Того же, что вы.

– Мне никогда не хочется есть.

– Сегодня вечером сделайте исключение. Вы говорили, что не любите пить одна, а я не люблю есть один.

Мои манеры повергли ее в недоумение, но я был слишком важной персоной, и ей оставалось только подчиниться. Она открыла холодильник, ломившийся от припасов, и растерянно уставилась на его содержимое. Ни дать ни взять, кокетка, которая, обозревая свой богатый гардероб, готова заключить, что надеть ей нечего.

Я пришел ей на выручку:

– Смотрите, есть эскалопы, макароны, грибы, сметана. Стряпать буду я, идет?

Она просияла и с явным облегчением спросила:

– Я могу чем-нибудь помочь?

– Вымойте грибы и нарежьте их ломтиками потоньше.

Я очистил головку чеснока, натер и обжарил в масле вместе с мясом. Нарезанные грибы припустил в другой сковородке. Сложил все в кастрюлю и залил целой банкой густой сметаны.

Сигрид смотрела на меня с тревогой.

– Олаф делает это не так? – спросил я.