На сей раз я выбрал цветочный фургон. Без сомнений, это была самая подходящая машина, в особенности для гостиницы, где толпятся туристы, все входят и выходят, когда захотят, и никто не спрашивает, кто куда идет и есть ли у него ключ от номера.

В гостиницах и больницах всегда срабатывает решительное выражение лица и целенаправленное движение. Наверняка сработает и в «Миссион-инн».

Никто не заметил смуглого косматого человека с вышитым на кармане зеленой рубашки названием цветочной компании, с испачканным землей холщовым рюкзаком за плечом и со скромным кустиком лилий в горшке, обернутом в фольгу. Никто не обратил внимания, как он вошел, быстро кивнув швейцарам, а те даже не потрудились взглянуть на него. Кроме парика, на мне были очки в толстой оправе, совершенно изменившие обычное выражение моего лица. Стоматологическая пластина на зубах сделала меня примечательно шепелявым.

Под садовыми перчатками скрывалась еще одна пара резиновых, которые были гораздо важнее. Холщовый рюкзак за плечом пропах торфяным мхом. Горшок с лилиями я держал так, словно боялся разбить. Я шел, прихрамывая на левую ногу и тряся головой: пусть вспомнят эту особенность, когда не смогут вспомнить ничего другого. Я бросил окурок на цветочную грядку, протянувшуюся вдоль парадной дорожки. Возможно, кто-нибудь обратит внимание.

У меня имелось два шприца, хотя для дела нужен был только один. Под брюками был закреплен на лодыжке небольшой пистолет, хотя меня пугала мысль о том, что придется его применить. Кроме того, под планкой моей накрахмаленной форменной рубашки помещался длинный тонкий клинок из пластика, жесткий и острый, способный распороть человеку горло или выколоть глаза.

Пластик я мог использовать с большей легкостью в случае, если возникнут осложнения, хотя их никогда не возникало. Я ненавидел кровь. Я ненавидел жестокость. Ненавидел жестокость в любой форме. Мне нравилось, когда все получается идеально. В полицейских досье меня называли «идеалистом», «человеком-невидимкой» и «вором в ночи».

Я рассчитывал сделать все с помощью шприца потому что требовалось имитировать сердечный приступ.

Шприц был из тех, что продаются без рецепта, такими обычно пользуются диабетики — с тонюсенькой иглой, укол которой почувствует не каждый. Яд был смешан с большой порцией быстродействующего вещества, тоже отпускаемого в аптеках без рецепта и способного почти моментально вырубить человека, так что он будет в коме, когда яд доберется до сердца. Следы обоих веществ исчезнут из крови меньше чем через час. Ни одна экспертиза ничего не найдет.

Все до единого ингредиенты химических смесей, какими я пользовался, продавались в любой аптеке страны. Поразительно, сколько можно узнать о ядах, если вы хотите причинить вред человеку и вас заботит, что будет с вами, сохраните ли вы свою душу и сердце. В моем распоряжении было не меньше двадцати ядов. Я покупал снадобья понемногу, в пригородных аптеках. Время от времени я использовал листья олеандра, а они растут в Калифорнии повсеместно. Я знал, как применять плоды клещевины.

В гостинице все шло по плану.

Я был на месте в половине десятого. Черные волосы, очки в черной оправе, запах сигаретного дыма на испачканных землей перчатках.

Я поднялся на самый верх в маленьком скрипучем лифте вместе с двумя другими пассажирами — они и не посмотрели на меня. Прошел по извилистым коридорам, мимо сада с лекарственными травами, и оказался у зеленых перил террасы, выходящей во внутренний двор. Облокотился на перила и посмотрел на часы.

Все это принадлежало мне. Слева тянулась длинная веранда под красной черепичной крышей, рядом журчал прямоугольный высокий фонтан, позади него находились двери в номер, а чугунный стол со стульями под зеленым зонтом стоял прямо напротив двустворчатых дверей.

Проклятье. Как я любил сидеть за этим самым столом, на солнышке, под прохладным калифорнийским ветерком. Я испытывал сильное искушение бросить это дело, отсидеться, пока сердце не перестанет скакать в груди, и уйти, оставив здесь горшок с цветами для того, кто захочет его взять.

Я лениво прогуливался по веранде, даже обошел ротонду с ее круто спускающейся по спирали лестницей, словно бы рассматривая цифры на дверях или же просто глазея по сторонам, как это делают многие постояльцы, которые из любопытства бродят по гостинице, как это делал я. Кто сказал, что посыльный не может глазеть по сторонам?

Наконец из люкса «Амистад», хлопнув дверью, вышла дама. Большая сумка из лакированной красной кожи, высоченные шпильки, все в блестках и позолоте, юбка в обтяжку, копна желтых волос. Красивая и, без сомнения, дорогая.

Она шагала быстро и выглядела рассерженной. Наверное, она и была рассержена. Я подошел ближе к двери.

Через окно столовой я увидел за белыми занавесками неясный силуэт банкира, сгорбившегося над компьютером на столе. Он как будто не заметил, что я смотрю на него, — наверное, просто не обращал внимания, потому что туристы заглядывали ему в окна все утро.

Он говорил в малюсенький телефон, вставив наушник в одно ухо, и одновременно нажимал на клавиши компьютера.

Я подошел к двустворчатым дверям и постучал.

Он открыл не сразу. Затем с угрюмым видом подошел к двери, широко распахнул ее, уставился на меня и спросил:

— В чем дело?

— От администрации гостиницы, сэр, в знак признательности, — ответил я сиплым шепотом — стоматологическая пластина мешала выговаривать слова.

Я поднял лилии повыше. Цветы были красивые.

Затем я прошествовал мимо банкира в сторону ванной, бормоча что-то насчет воды, ведь цветам нужна воды. Пожав плечами, постоялец вернулся к своему компьютеру.

Открытая ванная комната была пуста.

Кто-нибудь мог оказаться в маленьком туалете, однако я сомневался в этом, поскольку не слышал ни единого звука.

Чтобы удостовериться, я отправился за водой, налил ее из крана над ванной.

Нет, в номере он один.

Дверь на веранду была широко распахнута.

Он говорил по телефону и шлепал по клавишам. Я видел, как на экране мелькают каскады цифр.

Разговор шел вроде бы на немецком, и я понял только, что банкир сильно раздражен из-за чего-то и зол на весь мир.

Банкиры, как правило, это легкая мишень. Они считают, что солидные капиталы их защитят, и редко нанимают телохранителей, которые им необходимы.

Я двинулся в его сторону и поставил цветы посреди обеденного стола, не обращая внимания на неубранные после завтрака тарелки. Банкира нисколько не волновало, что я нахожусь у него за спиной.

На секунду я отвернулся от него и взглянул на знакомый купольный свод. Я смотрел на нежные коричневые сосны, нарисованные у его основания. Я смотрел на голубей, прорывающихся сквозь пелену облаков к голубому небу. Потом я занялся цветами. Мне нравился их запах. Я вдохнул его, и какое-то неясное воспоминание пришло ко мне — воспоминание о каком-то покойном и прелестном месте, где воздух был пропитан запахом цветов. Где это место? Какая разница?