Родин поднялся с матраса, разведя руки в локтях, хрустнул грудной клеткой, смешливо глянул на споривших.

– Эй, хохлы, знаете ли вы, что такое азиатская ночь? Нет, вы не знаете, что такое настоящая азиатская ночь! Выйдем на двор, парубки, глянем на небо!

Родин взял под руки парней, подтолкнул ко входу.

– Гляньте на это черное небо...

– Чертово... – буркнул Шевченко.

– Не прав ты, праправнук поэта. Это бархат, усыпанный бриллиантом. А какие эти звезды сочные и вкусные, як гарненькие, кругленькие кусочечки сала? А?

Приходько вздохнул, тоже настроился на иронично-мечтательный лад.

– Да какое сало при такой страшной температуре? Только шкварочки будут...

– Все небо – в сале! – добавил Шевченко. – И млечный путь нальет нам молока.

– Неплохо, праправнук, – Родин хлопнул Гриню по плечу.

– Стихи пишешь?

– Только вирши.

– Пиши вирши... Пушкин, по преданию, перед смертью завещал родичам-потомкам никогда не писать стихов. Ни в жисть. Чтоб не затоптали народную тропу, которая не зарастет. А вот Шевченко Тарас Григорьевич, в своем «Заповiте» сказал: «Поховайте, та вставайте, кайданы порвите, та злою вражьей кровью волю окропите... И мене в семье новой вольной не забудьте помянуты незлым тихим словом.» Так, что Гриня, пиши стихи и лучше – по-украински.

– По-украински и пишу... Кстати, Шевченко Тарас Григорьевич и в самом деле, чтоб вы знали, мой родич. По отцовской, соответственно, линии...

– А судьба его лет на десять лет солдатчины занесла в степи Оренбургского края, пустыни Арала... – Иван вздохнул, задрал голову. – И на этом азиатском небе вряд ли он видел порхающих муз в лентах и монистах... Однажды я со своей юной женой по турпутевке отправился в путешествие по Туркестанскому, как он назывался при царе, краю: Бухара, Ташкент, Самарканд. Группа была сборная, молодежно-пенсионная. Все из России. Ну, потряс Самарканд, конечно, Регистан, и особенно – обсерватория Улугбека с гигантским каменным квадрантом, это такая дуга, вырытая в земле, чтоб определять положение звезд. Так наш один дурень хлебнул где-то «чашмы», местного портвейна, свалился и вниз по этой дуге покатился, и все сорок метров своими ребрами пересчитал. Мы его потом «звездочетом» прозвали...

– Вплотную приобщился к древней цивилизации, – заметил Приходько.

– Ладно, пошли отдыхать... Темно, хоть глаз выколи. Бессчетнов, – позвал Родин. – Организуй охрану!

– Понял! – отозвался тот из-за брезентовой стены.

Пригнувшись, Родин и Приходько вошли в палатку.

Бессчетнов уже подвесил под потолком фонарь с мощным аккумулятором, и в его свете лица бойцов были, словно бронзовые изваяния; кто травил вполголоса анекдоты, кто уже завалился на спальный мешок.

Шевченко решил напоследок выкурить еще одну сигарету, подумал вдруг мельком о том, как спустя годы яростные события прошедшего дня поблекнут, и вряд ли он когда-то захочет зарифмовать их в стихи. Он щелкнул зажигалкой, прикурил сигарету. Огонек выхватил Гриню в круге света и еще чернее сделал обступившую ночь. Он не сразу и увидел, как из кромешной тьмы, будто из густого киселя, появился силуэт. Шевченко вздрогнул и напрягся при виде материализовавшегося пришельца, но тут же узнал его по голосу.

– Да это – я...

Он жестом подозвал Гриню. Шевченко, чертыхнувшись (не дают покурить спокойно), затянулся сигаретой, шагнул к ночному праздношатающемуся.

– Слыш, братан, командира позови, поговорить надо, – произнес он тихо, буквально одними губами.

– Ладно, если только не спит уже, – кивнув, согласился Гриня, не ведая, что это будут последние слова в его жизни. Он повернулся, но не успел сделать и шага: человек из ночи неожиданно выхватил из-под куртки нож, резко вонзил в спину. Так же проворно убийца приглушил ладонью предсмертный хрип жертвы, и, подхватив осевшее тело, аккуратно опустил на землю. Оглянувшись, натянул вязаную шапку на глаза, превратившуюся в черную маску, резко вырвал нож из раны, шагнул в темноту – и пропал, растворился.

А в командирской палатке в этот самый момент прапорщик Бессчетнов как раз заканчивал краткий инструктаж с привычными словами о высочайшей бдительности. Борис Лагода и Сергей Конюхов, назначенные в первую смену боевого охранения, получив положенный ворох указаний, вышли на воздух. К ним должны были присоединиться еще двое из второй группы: с расчетом, чтоб на двух холмах сделать «секреты». И чтоб никакая тварь незаметно не подползла. А болвана с автоматом у палатки – это пусть в пехоте ставят, согласно Уставу гарнизонной и караульной служб.

Первым Гриню Шевченко увидел Конюхов.

– Гриня, ты чего?! – он бросился к телу, лежавшему ничком.

– Что с тобой? – Лагода включил фонарь, обмер, завидев расплывшееся пятно крови. – Ты ранен?!

Заслышав крики, Родин пулей выскочил наружу, за ним – Бессчетнов, Приходько, остальные бойцы. Ожили и другие палатки.

– Давай быстро пакет, – бросил Родин Бессчетнову. – Гриня, ты слышишь меня? Кто это был?

Шевченко еще жил, прошептал одними губами:

– Это – свой...

И взгляд его угас. На лице застыло напряженное выражение не успевшего сказать, может быть, и не самого важного перед уходом, но крайне необходимого.

– Гриня, Гриня, не уходи... – с мольбой простонал Родин и, подняв глаза на столпившихся бойцов, крикнул: – Всех по тревоге! Прочесать все и найти суку!

Гриню внесли в палатку, положили на спальник; Бессчетнов, сорвав окровавленную куртку и майку, торопливо перевязал рану.

– Надо вызвать вертушку с врачом! – Приходько решительно схватил радиостанцию.

Родин пощупал пульс на сонной артерии, глянул в остановившиеся Гришкины зрачки. Сколько раз ему приходилось видеть вплотную, лицом к лицу, смерть, и всегда его естество не могло смириться, принять эту чудовищную, непоправимую несправедливость. Смерть никогда не бывает красивой. Каждый раз смерть вырывала у него кусок души, когда на его глазах уходили свои, только что еще живые, родные братаны.

– Врач ему уже не поможет! – бросил зло Родин, вышел наружу.

Бойцы понуро в полном вооружении стояли в неровном строе. Так нелепо и жестоко никогда не теряли своих.

– Он сказал: это – свой... – произнес Родин слова, которые самому показались чужими, будто говорил кто-то другой. – Прочесать каждый метр! Приходько – тебе правая гора, Бессчетнов – тебе левая. А я – к союзникам. Бессчетнов, дай-ка мне твой мощный фонарь.

– Командир, может, еще кого возьмешь с собой? – предложил Приходько.

– Ничего, справлюсь. Полковнику мне докладывать.

Родин посмотрел вслед стремительно поднимающимся по склонам гор огням – каждый боец шел со своим фонарем. Все это напоминало какую-то странную игру, и Родин подумал: «Ищем самих себя».