Всё, что человек делает от души, так или иначе вызывает восторг.

– Я тебя внимательно слушаю! Продолжай! – театрально воскликнул Лес. – Это я от восторга.

– Как тебе сказать… Ббыл такой язык. Нне язык– диалект здешний. Только он, видишь ли, был сильно неправилен. То есть это нна мой, так сказать, взгляд.

– В чём это? – под ногу попался камень, пришлось остановиться – правда, почти не чертыхаясь – и Скати убавил свой размашистый шаг, милостиво позволив другу притормозить и постоять в позе аиста. – Тьфу, развелось тут… Было бы на что смотреть, а так и ушибся-то на ровном месте… – Так что тебе не понравилось?

– Да нну их, эти языковые закорюки… Ппонимаешь, у меня на диалекте разговаривала ббабка, когда ей всту… пало в голову меня ппоучать. Вредная т… кая бабуся, с длинной косой… Проповеди мне читала… За инсти… тут и битые морды… Так в этом вварианте слова «живу» и «служу» звучат о-одинаково. Ппредставляешь? – Скати даже затормозил от негодования, взмахнул рукой, и Лес опять споткнулся. Прямо в лужу.

– …! – Извини. …! …! Спасибо.

– Извини. Ттебе пплаток дать?

– Да лишь бы не наручники.

– Тьфу на тебя.. А слова «нужда» и «хочется» – ппрямо ппротивопположные.

– Ну и что… такого? Во всех языках так. А этот… тут… при чём?

– Не-а! Это я неппрравильно, тк-скть, выразился… Так, платком тут не ппможешь, пойдем ко мне, тут ближе… Не «хоч-тся», а … Это… Ккороче, тебе в туалет надо? Или ппожрать?

– Все надо… А что, тебе уже приспичило?

– Н-не гони. Просто ты ска… жешь «надо», а ттебя ттреснут ппо затылку. Зза то, что оппошлил ввысокое ссловво. И ппопросят уппотребить ддругое. «Ппрошу», наппример. А ппро «хочется» тут ввообще речи не идёт. Ид-диоты ппридумали. И-ди-о-ты! И для иди… отов.

– А может, и не для идиотов! – начал заводиться Лес, между делом поймав себя на мысли, что, пожалуй, калиновки было многовато.– Может… это для церкви. Или для любви. Есть же другой язык. К'ерийа, понимаешь, к'ери-наа де! По любви! Не трахаться надо, с кем попало! Любить надо! Или для тех мест, где о сортирах и речи нет… Извини, что я так грубо, но…

– Да иди ты… Ах ты, господи, ну что ж это такое… Грубо ему! – Скати опять остановился. – Насмо… трелся где ппопало хороших манер, а сам так и норовит ппод колено пподловить! – тут он был кругом неправ – под его коленом чисто случайно оказалась его же сумка, так что, видимо, пьяная изобретательность тянула не искать виноватых, а подраться. – А ну-ка, друг-собака, пподь сюда! Сейчас… я… тебя! В хлам!

Посреди пустынной грязной вечерней улицы особенно нелепо смотрелись два нетрезвых гражданина, старавшиеся попасть друг другу по морде. Правда, больше дурачились, чем попадали – если учесть то, что бывший мастер спорта и бывший участник войны за независимость южных колоний обошлись в этой великой битве без переломов, четко видимых синяков, сотрясений того и иного мозга и прочих неинтересных вещей, совсем не подходящих возвышенному разговору о строении всяческих лингвистических аномалий.

– Идиоты! – сквозь смех ворчал ушибленный Скати, медленно разгибаясь по дороге к дому. Ух… Нет, ты меня ппослушай, а то я так не… вспомню!

– Иди-иди… – часть пьяного разума Леса пыталась выстроить план немедленного побега, потому что сколько можно придумывать, но все время теряла нить, и поэтому не хотелось ни бить Теда по-настоящему, ни ломать ноги. Ноги слушались плохо. С тополя вслед бойцам свистела дриада.

– Иду… Так вот… Если ппо дороге в рай… Ззабудешь, чего ты хочешь… Тто впполне мможешь ппросвистеть ммимо… Этот самый… Рай. Нет, вход там, кухня с ттой стороны… Слышь… А рай не ппогибнет… без таких… идиотов, а? – он вытащил из кармана ключи, понаблюдал, как Лес ковыряется ими в замке, и вдруг неприлично трезвым голосом уверенно произнес: – А монахи все врут, что рая не существует. Я знаю, где он. Ппотому что сейчас ты засветил мне ппод дых и ппо макушке, а я уже отошел, и дома, а мы оба тут, и вот вам рай…

Эта мысль показалась им невероятно смешной, и в коридоре оба чуть не свалились, не дойдя двух шагов до рая.

Отхохотавшись и упав на стулья в физруковой кухне, они хотели продолжить этот замечательный диспут, но дома было тепло… Тихо… Тепло… И матрас на полу ждал гостей, обещая счастливое утро с яичницей и без похмелья.

– К'ерийя…

– Что? – Лес с трудом повернул голову, еле разлепляя глаза и вглядываясь в темноту. Нет, всё в порядке. Это Скати ворочается во сне. Можно было бы сбежать, но как же единорог?

И можно спать дальше.

– К'ерийя… -донеслось до него опять.

В окно стучал дождь. Скати улыбался во сне.

– Ни к'ерийя…

Пустота.

Шли дожди.

Лес ругался в совете школы со Скадри. Скадри был уверен, что его всё ещё можно привлечь, как инвестора. Его-то!.. С каких таких грошей? И какого черта?

Дама Литература жаловалась директору на то, что Лес притесняет ее лучшего ученика. Лес ответил, что если ученика слишком часто приглашают в гости и жалуются ему на одиночество – от этого страдает успеваемость. Смутилась не только дама.

Прошли первые контрольные.

Звонили из издательства и с фабрики палаток. Всё, что когда-то принесло ему доход, продолжало приносить его и по сей день – но не ему, а оставшимся там спутникам, поделили, друзья, лавры от так называемого бестселлера века… Если бы их договоры были оформлены на него – все забрало бы государство.

Порой он чувствовал, что те деньги не помешали бы. Но теперь у него остался дом в городке и угасающая слава. И это больше ни к чему не обязывало.

Он вспоминал ухмылку того, главного. «Ждите, господин Керин»… Нет, господин из Министерства, не дождусь. Потому что уже не жду.

Начался очередной завал писем – больше всего ему, как всегда, писали весной и осенью, и чаще всего совершеннейшую чушь. На большинство он прилежно отвечал так, чтобы письмо дошло до адресата, после чего вручал почтовикам мешок ответов – и готов был радоваться, что так мало. Это было – мало. Хотя все, кому он поручил отвечать на письма в столице, уверяли, что не распространяли его адрес.

Приезжал старый друг, звал в горы. Уехал. После чего Лес честно проболел неделю, не выходя из дома.

Автостопом добрался какой-то парень, полный восторженных впечатлений и планов на блестящее будущее. Два дня Лес выдержал – всё-таки человек ни в чём не виноват – после чего сбежал к соснам, где просидел полдня, уткнувшись лбом в колени. Парень ухитрился найти, понять и уехать ещё более счастливым. Может, потом приедет. Обещал молчать.

Начались праздники и кончились.

Дети уже не рисовали мелом – какой здесь мел, начало октября… В воздухе уже не водили хоровод веселые и золотистые духи листьев, рассыпая искры на прохожих. От лета остались только полусмытые рисунки фломастером на стенах школьных коридоров, почему-то неотцветшие редкие цветы в палисадниках, яркие флюгера на крышах высоких зданий. О теплой солнечной осени напоминали разве что бумажные черти на пружинках, горсть сухого шиповника в правом кармане школьного пиджака или те же черти, но размером поменьше, что изредка вспыхивали в глазах какого-нибудь шестиклашки. Самый вредный возраст – сидеть тихо уже умеют, а учиться самостоятельно – ещё скучно, и Лес потихоньку, не в ущерб теме, начал рассказывать о некоторых положениях древней науки, не химии – ещё только алхимии, которые пришлись как нельзя кстати после некоторых его объяснений не по учебнику, а по правилам единорога, да к тому же это было интересно, хоть и почти с предметом не связано, поймут ли, всё мистика да метафизика, а вдруг у самого что получится…