Естественно, что у этого народа — сильное ощущение несправедливости и трагичности «армянской судьбы», комплекс культурного превосходства над соседями и одновременно — страха перед их многочисленностью и физической силой, острое ощущение униженности своего положения (когда-то был собственный дом, а сейчас — комната в коммунальной квартире), сложное и амбивалентное отношение к будущему. И ужас перед ним, перед неумолимостью «армянской судьбы», которая может принести повторение 1915 года, — и тогда время пребывания в советском общежитии будет казаться счастливым и спокойным. Смутные надежды на то, что, может быть, судьбу все-таки рано или поздно удастся переломить и стать народом, который никто топтать не посмеет, которого все соседи будут уважать и побаиваться. Такой народ — «трудные соседи», но азербайджанцы, которые сейчас искренне удивляются, чего этим соседям не хватало и для чего они все это затеяли, никогда не были в их «шкуре», никогда не переживали того, что довелось пережить армянам.

Азербайджанцы — люди с совершенно иной психологией и культурой. Они обладают значительно меньшим ощущением своей национально-культурной уникальности и ее ценности, которая девальвируется в их сознании ценностью принадлежности к громадным общностям — мусульманской и тюркской и ролью маленьких — семейно-клановых и локальных общностей. У них и в помине нет ощущения, никогда не покидающего армян, что ты окружен врагами, которые могут тебя просто уничтожить. У азербайджанцев нет великого имперского прошлого — никакой азербайджанской империи никогда не существовало — и нет компенсаторских мечтаний о такой империи. Как и другие народы мусульманской культуры, азербайджанцы относительно легко принимают реальность, уходя в «быт», в интересы семей и локальных общностей. Им очень трудно сплотиться вокруг общенационального дела, и принципиальное различие между поведением армян в Карабахе и из-за Карабаха, продемонстрировавших поразительное упорство и сплоченность, и совершенно пассивным и «страдательным» поведением азербайджанцев в Зангезуре наглядно демонстрирует различия психологии этих двух народов. Не обладая армянским упорством, порожденным чувством, что беды и страдания — в некотором роде «норма», «армянская судьба», а потому надо стойко переносить их и, главное, выжить, азербайджанцы легко вспыхивают и легко гаснут. Но азербайджанские «вспышки» могут принимать очень страшный, жестокий и бессмысленный характер. И хотя в ходе конфликта армяне показали, что древняя христианская культура отнюдь не мешает совершать чудовищные зверства, иррациональные кровавые погромные вспышки типа сумгаитской и бакинской для их поведения не свойственны. У армян и азербайджанцев, если так можно выразиться, разные типы иррациональности. Иррациональность армян относится к области мечтаний, страхов и целей, которые тем не менее могут очень рационально и последовательно преследоваться. Иррациональность азербайджанцев — это иррациональность быстрых эмоциональных переходов от бурной и судорожной активности к «опусканию рук», принятию реальности такой, какая она есть, и погружению к «быт».

Возвращаясь к событиям 1988 года, отметим, что для локализации конфликта в регион были переброшены дополнительные силы МВД СССР. Всего к концу февраля численность группировки внутренних войск на территории Армении и Азербайджана была доведена до 13 тысяч военнослужащих. Совместными усилиями военных и местных правоохранительных органов ситуация была взята под контроль, однако конфликт исподволь продолжал тлеть.

Смеем утверждать, что именно февральские события послужили отправной точкой для создания в обеих республиках в массовом порядке военизированных формирований (именно тогда впервые советские журналисты ввели в оборот абсолютно дикое и непонятное сочетание НВФ («незаконные вооруженные формирования»), которое подхватили и государственные деятели. Особенно интенсивно этот процесс шел на территории Нагорного Карабаха.

Уже на этом этапе сказалась разница в подходах к созданию будущих вооруженных сил: с одной стороны, азербайджанцы укрепляли так называемые «законные вооруженные формирования», как то: милицию, ОМОН, прокуратуру, а армяне основной упор сделали на формирование «незаконных». Связано это было и с тем, что в начальной стадии конфликта Москва фактически приняла сторону Баку, оперируя лозунгами о «незыблемости административных границ республик».

Стихийно за 1989–1990 годы в Армении и Карабахе возникло около десятка армянских отрядов самообороны и других полувоенных формирований[25].

По состоянию на лето 1991 года действующие в Карабахе добровольческие отряды, как местные, так и прибывшие из Республики Армения[26](РА), были следующей политической ориентации:

— отряды, контролируемые партией «Дашнакцутюн». Они составляли большинство отрядов самообороны и получали оружие, боеприпасы и другие виды обеспечения по партийным каналам. Самым крупным и хорошо подготовленным отрядом являлся отряд Ашота Гуляна (Бекора);

— отряды, поддерживаемые АОД. Они получали необходимые средства из РА через созданный в июле 1991 года в Степанакерте Комитет обороны во главе с Сержем Саркисяном;

— отряды, не контролируемые ни одной из двух основных политических сил и действовавшие автономно. К таким можно отнести отличавшийся своей отменной боеспособностью отряд «Освободительная армия» Леонида Азгалдяна.

Основным занятием боевиков в тот момент были нападения на склады Советской армии с целью хищения оружия и боеприпасов. С другой стороны, руководство армянских националистических партий стало налаживать контакты с многочисленной зарубежной армянской диаспорой с целью выхода на международный черный рынок оружия.

Важно отметить еще одну характерную черту периода формирования стихийных отрядов. Нередко оружие попадало в руки людям, у которых было лишь желание убивать. Один из лидеров карабахских армян Серж Саркисян вспоминает: «Оружие и война в первую очередь привлекали парней с криминальными наклонностями. Это было недопустимо». Понятное дело, что говорить о какой-то координации действий и плановой боевой подготовке не приходилось. Ничего удивительного — практически все гражданские войны (в том числе на территории бывшего СССР) проходили этот этап стихийного развития конфликта.

В этой связи типична и характеристика армянских формирований того периода, данная одним из исследователей: «Вначале это были разношерстные подразделения, возникавшие на совершенно разных принципах: на базе идеологии партии «Дашнакцутюн» или по принадлежности к тому или иному региону. Деревни создавали собственные подразделения, или бывало, что два человека встречались во дворе, садились в машину и просто уезжали «на фронт». У кого-то было боевое оружие, у кого-то охотничье ружье. Бывало, люди вооружались совершенно необычным оружием, некоторые даже сами делали оружие, которое разрывалось у них в руках»[27].