Когда он вошел в столовую, его друзья уже сидели за огромным, занимавшим всю комнату овальным столом. Савинков обошел стол, молча прикасаясь к плечу каждого, и сел на свое место.

Завтрак проходит в молчании. По неписаным правилам разговор за столом начинает хозяин, а он сегодня сосредоточенно ест и молчит. Люба тревожно посматривает на Савинкова — чем он расстроен? Она хочет казаться спокойной, она знает, что этого хочет Борис Викторович, но не может совладать с собой. Но она научится. Она уже многому научилась.

Она знает, что из-за нее Савинков оставил семью и снял эту холостяцкую квартиру, из которой она надеялась быстро сделать семейную. Это по ее просьбе он объяснился с ее мужем. Но теперь Савинков вдруг начал говорить, что он-де плохой муж, что он вообще не рожден для тихих семейных радостей. К тому же по французским законам оформление развода, а затем брака требует неоднократного и публичного его появления перед официальными инстанциями. Учитывая осведомленность парижских газетных репортеров, это явилось бы вопиющим нарушением обязательной для него конспирации. «Поймите, дорогая, что я из тех людей, чьи слова ценятся дороже бумажных обязательств», — сказал он ей недавно.

Что могла Люба возразить против этого? Как ей теперь поступить? Она знает только одно: она любит этого человека, любит безумно, не может прожить без него ни одного дня. И она уже начинает свыкаться с мыслью, что ей придется положиться на его слово. Думает она об этом и сейчас, глядя на мрачного Савинкова.

Павловский видит все эти, как он говорит, «нежности при нашей бедности», и красивое его лицо кривит презрительная усмешка. В свою очередь, Савинков видит эту усмешку и знает, чем она вызвана.

— Что из Варшавы? — строго обращается он к Павловскому.

— Ни-че-го. — Павловский перевел взгляд на Савинкова и повторил: — Ни-че-го-с…

— Почему мы не знаем даже, как Шешеня перешел границу? — спросил Деренталь.

— Фомичев тогда болел и проводить его до границы не мог, — ответил Павловский, не поворачивая головы.

— Договоритесь с Варшавой, чтобы впредь при переходах границы там всегда был наш или их представитель, — приказал Савинков.

— Договорюсь… — Павловский с грохотом отодвинулся от стола, вытянул ноги в начищенных сапогах и расстегнул до курчавой груди свой лоснящийся китель со следами орденов и погон.

— Здесь дама, Сергей Эдуардович, — укоризненно заметил Деренталь.

— Где? — Павловский испуганно подобрал ноги, застегнул китель и, смотря по сторонам, сделал вид, что ищет даму.

Это уже чересчур — Деренталь срывает с носа очки:

— Ваше эскадронное остроумие, как всегда, изумительно! — Деренталь знает, что полковник остро переживает, когда на людях указывают на его «кавалерийское образование».

Павловский, побледнев, скомкал в руке салфетку и встал.

— Сядьте, Сергей Эдуардович! — строго приказал Савинков. — Черт возьми, мы политическая организация или кружок неврастеников? — Голос Савинкова стал глухим, глаза потемнели, и это не предвещало ничего хорошего.

— Мелочная лавка — вот что мы такое, — нервно смеется Павловский, снова усаживаясь.

Люба прикусила нижнюю губу, она требовательно смотрит на Савинкова — неужели он простит Павловскому и это хамство? Ей всегда очень хочется ссоры между ними. Она ревнует Савинкова к полковнику. Видя, что Савинков пропустил издевку Павловского мимо ушей, она сжимает губы, сделав свое любимое движение головой, про которое Савинков однажды в лирическом настроении сказал: «Так отряхиваются птицы после дождя».

Деренталь молчит — он видит, что Павловский, умеющий только рубить людям головы да расстреливать, Савинкову дороже и ближе. Даже ради Любы он не захотел поставить своего полковника на место. Впрочем, это даже к лучшему — она же не может сейчас не думать о том, что ее кумиру хамоватый кавалерист дороже, чем она и ее честь…

Люба так и думает. Но ей хочется понять и оправдать своего кумира. Он как-то говорил ей, что Серж Павловский однажды спас ему жизнь, что долг его перед этим человеком неоплатен, и попросил впредь ничего плохого о Павловском ему не говорить, все плохое в нем он знает лучше всех…

Павловский не терпит ни Деренталя, ни его Любы, считает их нахлебниками, и сейчас он очень доволен происшедшим и преданно посматривает на вождя.

Савинков думает в это время о том, что тревожит его со вчерашнего вечера, — о предстоящей ему сегодня встрече с работником французской разведки мосье Гакье.

— Александр Аркадьевич, как, по-вашему, котируется на мировом рынке Франция?

— Ну что же, можно обрисовать вам и этот рынок и место на нем Франции, — добрым мягким голосом отзывается Деренталь, будто ничего сейчас не произошло.

Не зря Деренталя называют савинковским министром иностранных дел — он всегда в курсе всего, что делается в мире, и никакой вопрос не может застать его врасплох. Он ежедневно прочитывает кучу газет и, обладая феноменальной памятью, потом долго держит в голове великое множество фактов…

Деренталь вообще несколько эксцентричный и бесспорно одаренный человек… Однажды осенним вечером Савинков и Деренталь сидели в номере дешевой варшавской гостиницы. Дела что-то не веселили, и настроение у обоих было неважное. И вдруг Деренталь ни с того ни с сего начал читать на память по-испански комедию Лопе де Вега «Овечий источник» и прочел ее всю. Не зная испанского языка, Савинков ничего не понимал, но как завороженный слушал музыку незнакомой речи и восторгался образованностью своего соратника. С тех пор он не раз мог убедиться, что Деренталь человек легкомысленный и, что называется, непрочный, ненадежный, что у него страсть к игре в дешевую таинственность, но уже ничто не могло отвратить Савинкова от того Деренталя, который читал на память «Овечий источник». Савинков обожал в людях всяческую исключительность…

Деренталь закончил обзор международного положения Франции и, глотнув из чашечки остывшего кофе, сказал:

— Франция удивительная страна — во всех исторических ситуациях она непременно выигрывает, она выиграла даже на революции!

— Может она стать лидером всего Запада? — перебил его Савинков.

— Не позволит Америка, — быстро ответил Деренталь. Бесшумно отодвинувшись от стола, он встал и заходил по комнате от стены к стене. — Америка — вот страна, которая сейчас должна стать нашей главной надеждой!

— Я не верю этим барышникам! — резко сказал Савинков. Ему подозрительно, что Деренталь последнее время так упорно и восторженно говорит об Америке. — Мы уже имели возможность убедиться в их непристойной меркантильности. Если ты берешь у них цент и послезавтра не отдашь им пять, ты для них уже жулик и они не постесняются упрятать тебя в тюрьму. Вы учтите это, Александр Аркадьевич.

Савинков переводит последнюю фразу в шутку, но здесь сидят люди, которые слишком хорошо знают его, и поэтому никто даже не улыбается. Деренталь обиженно уселся за стол и молчит.