Упомянутая форма Тыр также есть здесь в имени Стыр или Стир. Припомним точно такие же имена славянских героев: Тыр у Козьмы Пражского, Стир у Далимила и Ставра наших былин. Тут же в договоре Игоря есть и дальнейший вариант этого имени: Истыр или Истр[9]. Присутствие того же слова мы узнаем и в имени Гунастр; а Гун находим еще в имени Гунарев, конечно родительный падеж от Гунарь. Гуня это имя встречаем на Украине еще в XVII веке. Грим и доселе в малорус. языке значит гром. (В Сл. О П. Игор. гримлют сабли; у Чехов и Лужичан гримати вм. греметь). А Гомол, конечно, живет в малороссийской фамилии Гомолеев. В имени Вуефаст мы видим славянское Буй или Бой, изменявшееся в Вуй или Вей (Буривой и т. п.); а форма фаст нисколько нам не чуждая; с придыханием это хваст, откуда наше хвастун, откуда город Фастов или Хвастов. Кроме Святослава встречаем в договоре Игоря еще Владислава и Предиславу.

Мы указали более 20. имен из договоров Олега и Игоря. Надеемся, этих примеров весьма достаточно, что-бы убедиться в несостоятельности норманистов, которые хотели непременно сделать из Ингивлад скандинавское Ингидльд, из Улеб Ульф или Олаф и т. п. Мы не говорим о неизбежных искажениях, в которых дошли до нас эти отголоски нашей далекой старины; многие имена неточно переписывались, так что при чтении их может быть разногласие, - чем конечно пользовались отрицатели их славянства, - а некоторых совсем нельзя понять. Можем ли при этом забывать родство языков славяно-литовских с германскими? В начале X века это родство было гораздо ближе, чем в наше время. Особенно долго оно сохраняется в личных именах. Чтобы наглядно убедиться в том, стоит только заглянуть в параллели личных имен у Шафарика. Даже кельтские имена еще очень близки. Но сам Шафарик не узнал Славян в нашей Руси, к сожалению, он был увлечен кажущейся стройностью скандинавской системы.

Если от договоров Олега и Игоря обратимся к летописным именам наших первых князей и их дружинников, то придется повторять то же самое. Почему, например, Рюрик есть исключительно скандинавское имя? Оно могло быть уменьшительным от Рюар, которое встречается в Игоревом договоре. Вообще имена на рик или рих почему-то считаются немецкими; действительно они в большем количестве встречаются у Немцев, но были и у Славян (напр. Ольдрих). Оскольд, почему опять это скандинавский Аскель? У нас есть река Оскол; неужели она названа так Скандинавами[10]? Форма ольд нисколько не чужда славянскому языку, мы только что назвали Ольдриха. Это ольд могло быть сокращение из влад, волод; полная форма Ольдриха могла быть Володарик, то есть уменьшительное от Володарь. Возьмем так-же нашего Рогвольда: будто он должен быть скандинавским Рангвальдом. Но в летописях встречается его полная форма, то есть Рогволод. Рог было также славянским именем; напомним из летописи Новогородца Гюряту Роговича (также Рогдая богатыря). Дир, это, говорят нам, скандинавское Тир, женское Дирва. К чему скандинавское Тир, когда у нас есть свой Тыр или Тырь, о котором мы уже говорили? Замечательно, что это имя, так же, как имя Оскольда, связано с названиями южно-русских рек: Тыр (то есть Днестр), Стыр, Тор, Терек (уменьшит. от Тыр) и т. д. Вообще в мире языческом удивительным образом переплетаются между собою имена мифологические, географические, народные и личные. Так имя Тыр со своими видоизменениями (Тур, Туре, Тор, Тавр и пр.) получило весьма обширное приложение в целом индоевропейском мире. Между тем как слово Карл у Славян сохранилось в значении карлика и короля, Тыр удержало значение исполина; оно сохраняется в нашем слове богатырь (которое есть чисто славянское и нисколько не татарское).

Далее: Лют, столь славянское имя (Людек Люторов, Лютогаст, Лютомир и пр.), норманисты переделали в Liotr, Блуд в Blotr и т. п.[11]. Олег и Игорь гораздо более присущи русской истории, чем скандинавской. Они принадлежали к наиболее любимым русским именам. Если они не славянские, то как же, вместе с разными славами, они удерживались между князьями в XII и ХШ веках (Олега находим даже в XIV) ? Между тем как Руссы, по словам самих же норманистов, ославянились еще к началу XI века. Не спорим, что между именами русских дружинников могут встретиться и чисто норманнские имена, принадлежавшие Варягам-иноземцам, и не одни норманнские, а также угорские, литовские и других соседних народов. Мы знаем, что наши князья охотно принимали в свою службу иноземных витязей. Но от того дружина все-таки не теряла своего русского характера. В дружине Игоря, например, встречается Явтяг, т. е. Ятвяг, который своим именем указывает и на свое происхождение. А к какому народу вы отнесете такие имена договора, как Каршев, Куци (купцы?), Емиг, Тилена, Вузлев, Пубинксарь и т. п.? Разве они похожи сколько-нибудь на скандинавские?

Норманисты отнимают у Славян не одни личные имена. Они усиливались доказывать, будто скандинавское влияние отразилось и вообще в нашем языке, по крайней мере в словах из государственного быта. Таким образом: боярин, гридин, метельник, паломник, вира, вервь и мн. др. оказались не славянскими, а германскими. В прошлом столетии, когда построено здание скандинавской теории, понятны ошибочные филологические приемы ее основателей; наука сравнительной филологии и археологии почти не существовала, и потому при всей своей эрудиции и добросовестности, научные деятели, о которых идет речь, могли сделать несколько ошибочных выводов. В наше время странно было бы настаивать на этих выводах, хотя бы и в уважение к заслугам таких деятелей, как Байер, Стриттер, Шлецер и Карамзин.

Вернемся еще раз к договорам Олега и Игоря. По расчетам норманистов, Русь, пришедшая во второй половине IX века, ославянилась приблизительно к началу XI века, да ранее невозможно было бы и требовать. Мы уже заметили, что Русь по договору Олега, то есть в начале X века, исповедует, однако, ту же религию, какую исповедовали восточные Славяне, то есть поклонялась Перуну и Волосу. Тот же вывод можно сделать и о языке. Если славянский текст договоров принадлежит ко времени самих договоров (а норманисты этого не отвергают), то ясно, что Русь уже в начале X века употребляла славяно-русский язык и славянскую письменность. А если язык и религия у нее были славянские, то вопрос: что же оставалось у нее скандинавского и как успела она ославяниться в несколько лет? Вообще норманнская школа относит введение славянской письменности ко времени Владимира Святого; что опять-таки противоречит существованию письменных договоров при Олеге и Игоре. Точно так же норманисты и начало христианства в России приписывают пришлым скандинавским князьям; тогда как по всем признакам христианство существовало у нас еще прежде этого мнимого пришествия. На Руси оно утвердилось ранее, чем в Скандинавии; что совершенно естественно при исконном соседстве южнорусских Славян с византийскими областями на северных берегах Черного моря. Нет сомнения, что крещение Владимира Святого есть только последний акт продолжительной борьбы с русским язычеством, окончательная над ним победа. Вместе с тем, это была решительная победа византизма над латинством, которое также по всем признакам уже работало не в одной Польше, но и в России. Если бы Русь была не туземным, славянским народом, а пришла из Скандинавии, то сомнительно, чтоб она выразила к восточному обряду более симпатии, чем к западному. Но вопрос о начале нашего христианства сам по себе весьма сложный и также затемненный легендами. Норманнская школа почти ничего не сделала для его разъяснения; она обошла относящиеся сюда противоречивые свидетельства и предпочла держаться летописной легенды, так как эта легенда более согласуется с мнимым призванием Варягов, чем свидетельства византийские и западные.