– Да, Рудольф, прощаюсь. Скажу вам честно, жалко мне расставаться с этой планетой – привык я к ней, прикипел.

– Понимаю ваши чувства. Но вы своё дело сделали, и сделали на совесть. А теперь, – в лице Сикорски что-то еле уловимо дрогнуло, – пришла пора других исследований. Ничего, вернётесь на Пандору, к тамошним амазонкам, – он осклабился, – они вас наверняка помнят.

– Я бы предпочёл местных амазонок, – пошутил Сидоров, кивнув на диск Саракша, – здесь они тоже водятся. И по предварительным данным, пандейки настроены по отношению к мужчинам гораздо менее агрессивно, чем Славные Подруги пандорских джунглей. Нет, на Пандоре мне делать нечего – пройденный этап.

– На ваш век новых планет хватит. И на какой-нибудь из них вы непременно отыщете свою амазонку, какие ваши годы, – Экселенц улыбнулся, но улыбка его получилась похожей на волчий оскал, и он поспешил её стереть. – Ну что ж, прощайтесь, Михаил, не буду вам мешать. Только не опоздайте на «призрак» – до отлёта осталось меньше трёх часов.

Он повернулся и пошёл к трапу, ведущему в нижние помещения, а Сидоров смотрел ему вслед. Другие исследования, думал он. Да, на Саракше будут работать прогрессоры – эту больную планету надо спасать, пока не наступил летальный исход. И здесь им придётся куда труднее, чем на Сауле или в Арканаре с их классическим средневековьем. На Саракше была война – ядерная, со всеми её последствиями (удивительно, что саракшианская цивилизация вообще не сгорела в этой войне), – плюс ещё эти загадочные пси-машины. И система власти в Стране Неизвестных Отцов какая-то бандитско-фашистская – специалисты из Института Экспериментальной истории долго ломали головы, пытаясь втиснуть её в рамки базисной теории развития социума. А есть ещё и Островная Империя, где сам чёрт ногу сломит… Но Сикорски – Сикорски справится, на то он и Экселенц. Земляне никогда не бросают в беде «младших братьев по разуму» – не было ещё такого случая.

…А Сикорски, спускаясь в ангарный отсек спутника, чтобы лично проконтролировать отлёт научников и отправку на Землю собранных материалов, думал совсем не о спасении изувеченной планеты Саракш – вернее, такие мысли его тоже посещали, но Экселенц не относил их к мыслям первостепенной важности. Комитет Галактической безопасности был создан для противостояния Странникам, и поэтому вся прогрессорская (или любая другая) деятельность землян на планетах, на которых обнаруживались хотя бы предположительные следы этой таинственной сверхцивилизации, жёстко контролировалась Галбезом.

Экселенц думал о психотронных генераторах. Создание подобных машин явно не соответствовало техническому уровню развития саракшианской цивилизации, и поэтому было высказано предположение, что пси-генераторы – дело рук Странников. Выдвигались и другие гипотезы – на Земле были учёные-подвижники, далеко опередившие своё время, и их труды тоже казались «несоответствующими уровню развития производительных сил», – но для Рудольфа Сикорски было неважным, кто именно создал эти машины. Он сразу понял, что психотронные излучатели – это «технология двойного назначения», а попросту говоря – оружие, и оружие очень мощное: именно то оружие, которого не хватало землянам, чтобы отбить возможное вторжение превосходящей инопланетной цивилизации.

Вся работа на Саракше будет проводиться под эгидой Галбеза, думал Экселенц, и в первую очередь она будет проводиться в интересах Земли. Да, я не против помощи жертвам постъядера – наш земной гуманизм мне не чужд, – но в первую очередь меня заботит судьба моей собственной планеты: Земли. Я не собираюсь ни с кем делиться своими мыслями – не хочу я слышать упрёков в цинизме, я их в своё время уже наслушался, – но делать я буду то, что считаю нужным: не для себя – для моей родной планеты. Безразмерная любовь ко всем без исключения «младшим братьям по разуму» – дело благое, но мне почему-то кажется, что Странники подобной любовью отнюдь не пылают. Ими движет расчёт, холодный расчёт, и я буду сражаться с ними их же оружием.

Однако это стратегия, а что касается тактики – моей первоочередной задачей будет внедриться, причём не так, как это делали наши наблюдатели в Арканаре, довольствующиеся маской благородного дона-бездельника без определённых занятий. Меня не устроит статус мелкого чиновника или армейского офицера – я должен попасть на самый верх, во властные структуры, к рычагам управления государством и… к пульту управления пси-машинами. И всё это я должен сделать лично – я не останусь на борту орбитальной станции принимать донесения и давать ценные указания. На здоровье я не жалуюсь, а запретить мне участвовать в операции некому – миссией на Саракше руководит Галбез, а я руковожу Галбезом.

* * *

…Ступеньки лестницы под ногами стёрты сотнями и тысячами ног. За долгие годы в расстрельный подвал спустились многие, и ни один из них не поднялся обратно. То есть охранники-то и исполнители возвращались, добросовестно и без эмоций сделав свою работу, а вот обречённые… Помилований здесь не бывало: дорога в подвал была дорогой в один конец, и все приговорённые к высшей мере об этом знали. Карающая машина работала безотказно, без поломок и сбоев, равнодушно перемалывая всех попавших в её жернова.

Полковник шёл спокойно, конвоирам даже не приходилось его подталкивать (хотя некоторых, бывало, волокли в подвал на руках, безвольных и обмякших, словно мешки с ватой). Полковник был готов к тому, что рано или поздно это с ним случится – он отправил в этот подвал немало людей, а теперь пришёл его черёд. Как и любой человек, полковник не хотел умирать, но и выказывать свою слабость ему тоже не хотелось.

Полковник знал правила кровавой игры – он выучил их, ещё будучи лейтенантом. На суде – на том подобии суда, через которое он прошёл, – он не слушал, в чём его обвиняют. Всё было и так ясно – злой умысел против существующего строя, участие в заговоре против первых лиц государства и шпионаж в пользу чуть ли не всех держав, которые только можно найти на географической карте. И сейчас он не смотрел на застывшие лица конвойных, скрытые тенями от козырьков низко надвинутых фуражек, – ему было достаточно запаха их давно не мытых тел и сиплого прокуренного дыхания. Он не испытывал ненависти к этим людям, выполнявшим чужую волю: бессмысленно ненавидеть топор палача – топор ведь сам по себе ни в чём не виноват.

Раскаяния полковник тоже не испытывал. Как ни странно, но за двадцать лет работы в службе безопасности его ни разу не посетили сомнения – он боролся с врагами, а врагов положено уничтожать, даже если они сдаются. Полковник был предан своему делу и уверен в своей правоте, а то, что сейчас его самого поставят к стенке – что ж, значит, в этом есть высшая справедливость, недоступная его пониманию. Победить можно только тогда, когда ни в чём не сомневаешься – он давно усвоил эту истину и всегда ей следовал. Страна со всех сторон окружена врагами, денно и нощно плетущих свои козни, а лес рубят – щепки летят.

В подвале было сыро, там пахло старой кровью и пороховой копотью, впитавшейся в стены, под потолком горели зарешёченные светильники. В их тусклом свете лица конвоиров казались размытыми жёлтыми пятнами с чёрными провалами глаз – что таится в глубине этих провалов, полковник не видел, да и стремился разглядеть. Его слегка толкнули в спину, и он, сделав несколько шагов, остановился у кирпичной стены, исклёванной пулями, – одна из выбоин, глубока и неровная, пришлась как раз на уровне его глаз.