… но мы не успеваем.

— Стоять! — и лязг взводимых затворов, от которых холодеет душа, — Кто такие?!

Финны. Мужчины средних лет в гражданской одежде, небритые и самые что ни на есть обычные. Разве что основательные такие, увесистые. Не буквально, а так… видно, что люди, уважающие себя.

Вооружены разнообразно, но серьёзно — тут и винтовка «Маузера» со снайперским прицелом, и трёхствольное охотничье ружьё с внушающим почтение калибром. На рукавах белые повязки, уже легче…

— Моряк… — на финском отвечает Петер Ульрих, а дальше я понимаю через пятое на десятое, — Гражданские… домой… идти…

— Ступайте! — коротко приказывает старший из белоповязочников, шевельнув дулом ружья, — Да осторожней там! Снаряд, он гражданства не разбирает.

Эрик, до того державшийся напряжённо, переглянулся с несколькими товарищами-шведами и заговорил сперва на финском, и почти тут же перескочил на шведский, который я понимаю достаточно хорошо…

… и понимаю, что наши пути расходятся. Нюансы не улавливаю, но это какой-то шведский центр чего-то там… и принимают, что характерно, только шведов. Взмах рукой, скупые кивки… и они пошли своей дорогой, ну а мы, не-шведы — своей. Семь человек.

Настроение слегка подтухло, хотя винить шведов я не могу… Да и в чём?!

Короткая перебежка через широкую улицу, и как же, зараза такая, мешает принайтованный за спиной чемодан! Чемодан, саквояж, ледяная грязь под ногами, кроваво-тухлый рассвет, пробивающийся через грязно-серые облака и дым многочисленных пожаров…

… а ещё стрельба. Снаряды стали рваться на улице, оставляя глубокие воронки и разрушая при попадании целые дома. Сердце колотится, дыхание давным-давно запалённое…

Бегом… упасть в воронку, переждать. Рядом тяжело дышит Петер, лицо у него багровое, предынсультное. А я, ещё не отошедший толком от простуды, немногим лучше. Да ещё чемодан…

Гулко бахают взрывы, слышны пулемётные очереди, потом взрыв… Затишье.

Киваю механику и встаю, подавая тому руку и помогая подняться. Вместе вылезаем из ямы, и ноги, чёрт подери, подгибаются! А ещё я ни черта не могу понять, где же мы находимся?! Вчера попытался привязаться к карте, и вроде как получилось, но после…

После были закоулки и проулки, пробежки по железнодорожным путям, воронки и разрушенные дома, изменившие облик города. Могу только догадываться, да и то — примерно!

Обстрел прекратился, и мы припустили со всех ног. Выбрались…

— … стоять! Стоять, суки! Ну! — и лязг взводимых затворов. Не сразу понимаю, что сперва приказали на русском.

— Кто такие? — фу ты, ну ты… бескозырка, расстёгнутый ворот… и взгляд человека, привыкшего убивать. Зрачки огромные[i], шрамированная щека дёргается, и ах, как ему хочется нажать на курок или ткнуть штыком в живое[ii]… А за ним шестеро товарищей, и все, что характерно — с винтовками!

— Моряки! — мешая морской балтийский жаргон с дрянным английским, быстро отвечает Петер Ульрих, и едва заметно запнувшись, добавляет:

— Датчане!

— Федулов! Ну-ка, братка, обыщи их, — не то приказывает, не то просит шрамированный. Чёрт их знает, как там у анархистов с приказами… или кто они там?

— Ну-ка… — один из моряков, отдав винтовку товарищу, опершемуся на них, как на костыли, как-то очень ловко зашарил по карманам Густава, красивого и щеголеватого парня, одетого с претензий на шик. В понимании выходца из низов, разумеется.

Р-раз… и серебряные часы меняют хозяина, а ещё один р-революционный матрос, отставив винтовку по примеру товарища, обшаривает механика. Я ставлю на землю саквояж и снимаю чемодан, поводя плечами…. как же я устал!

— … жирные караси! — слышу возбуждённый говорок одного из моряков, — Ваня, ей-ей, да не убудет с них!

— Да отдай же ты, чёрт… — ткнув механика под ложечку, он хватает того за руку, и вывернув кисть, пытается содрать массивное обручальное кольцо, намертво приросшее к толстому пальцу, — ишь, жадоба какой!

Не все революционные матросы согласны с экспроприацией ценностей их чужих карманов, но…

— Да какие они моряки! — напоказ горячится Федулов, сдирая кольцо, — Буржуи! Как есть, буржуи замаскировавшиеся!

— … прекратить! — слышу издали, и вижу торопливо приближающуюся фигуру в долгополом кожаном плаще, — Товарищи матросы, проявите революционную сознательность…

— Ряба? Ты? — спотыкается комиссар на полуфразе.

— … гнида! — с силой тычет один из матросиков наганом в грудь Панде, — Я тебя…

… а тот, так и не протрезвевший, толкает революционного матроса в грудь в ответ и…

… выстрел! Наверное, случайный…

Но уже вздёргивается к обтянутому бушлатом плечу «Мосинка» с примкнутым штыком, и события ускоряются многократно!

Тычется в ладонь деревянная рукоять финского ножа, миг…

… и комиссарское горло прочерчивает узкая красная полоса! До шейных позвонков.

А я уже делаю шаг вперёд, и подбив рукой винтовку вверх, вбиваю лезвие ножа в глазницу усатому, зверски ощерившемуся матросу, и…

Время, время!

… пытаюсь подсечкой уронить третьего, но не удержавшись, падаю вместе с ним. Но я мягко, а тот — бревном на брусчатку!

Ещё в падении успеваю заметить, как Ульрих Петер, повалив Федулова, ещё недавно выворачивавшего ему руку, вбивает его голову в брусчатку мостовой. Раз, другой…

В падении, извернувшись самым немыслимым образом, ухожу от длинного, неумелого штыкового укола. Не учат моряков штыковому бою, и хорошо, что не учат!

Тут же, оттолкнувшись ногой от всё ещё бьющегося в агонии комиссара, не вставая, проскальзываю матросу с винтовкой между ног и режу внутреннюю поверхность бедра. Раз, другой… а потом вбиваю нож в пах!

Вскакиваю…

… и всё уже закончилось. Закончились. Мертвы революционные матросы, затихают предсмертные судороги лежащего в луже крови комиссара…

Панда мёртв, такой ещё недавно смешной… Мёртв и Петер Ульрих. Один из датчан зажимает раненый бок. Я в кровище, и выгляжу, наверное, натурально — Дракулой! Чемодан на спину, саквояж в руку.

Но уже гремит…

— Стоять, суки!

… и стреляют на бегу товарищи убитых нами матросов. Пока — мимо.

Бегом, бегом, бегом…

Бегу из последних сил, ноги натурально подкашиваются, а дыхалка, сорванная короткой, но ожесточённой схваткой, отказывается нормально работать. Дышу сипло, запалено… и не черта не получается дышать по правилам! Рот пересох, пузырятся сопли, а чужая кровь, которой до чёрта попало мне на лицо, да и не только на него, начала шелушиться и стягивать кожу.

— … мы вас, сук… — доносится сзади прерывистое и яростное, — на ремни…

— Долго… умирать будете!

Выстрелы, выстрелы… стреляют на бегу, и пока — мимо! Пробегая мимо чудом сохранившейся зеркальной витрины, успеваю заметить краем глаза, как один из преследователей, закусив зубами ленточки бескозырки, встал на колено, вскидывая винтовку к плечу.

Резко шарахаюсь в сторону! Звучит выстрел… Шарахаюсь в другую…

… выстрел и мат! Мимо! Но расстояние чуть сократилось…

Ноги дрожат, норовят согнуться, и больше всего