Наконец, со стен заметили подкрепление. Тысячи всадников показались на опушке ближайшего леса и широким фронтом стали окружать римлян. Получилась крайне редкая, до той поры невиданная в истории стратегическая ситуация. В центре Алезия с по-прежнему крупным, но ослабленным и едва боеспособным гарнизоном. Вокруг – кольцо римлян, окруженное в свою очередь галльской конницей. Не поймешь, кто кого поймал. На протяжении трех дней ничего не происходило. Борцы застыли, словно обескураженные небывалой диспозицией. Только на четвертый день конница атаковала римлян. Как верно заметил Жак Арман, «в ней было много предводителей, но, к несчастью, не было командира». Предпринявший вылазку, чтобы оттянуть на себя часть неприятельских сил, Верцингеториг был вне себя от бешенства, глядя, как его собратья хаотическими наскоками пытаются покорить римские укрепления. Ему с самого начала было ясно, что кавалерия тут бесполезна, да что толку, ведь если пехота и идет на выручку из дальних земель, то доберется к ним только через несколько дней, а то и недель. Лишь один Векассивеллаун – двоюродный брат Верцингеторига, командовавший конным отрядом, приказал своим людям спешиться и повел их на единственный еще незаконченный римлянами участок валов. Место и в самом деле было выбрано удачно, но, к несчастью, именно там в момент штурма находился сам Цезарь. Во всяком случае, он так уверяет. Его приказы сдержали уже начавшие было отступать когорты и бросили их в контратаку. Эта неудача научила галлов, что фронтальные удары по хитроумным римским укреплениям, даже если там и найдется какой-либо слабый пункт, обречены на провал. Надо брать пример с врага и сооружать осадные машины, а лагеря окружать частоколом. И тут обнаружилось, что они стали жертвами собственной тактики, ведь Верцингеториг, скрываясь в Алезии, жег за собой все, что только можно. Цезарь для строительства укреплений вырубал большие деревья на расстоянии от нескольких километров до нескольких десятков. Галлы вдруг сообразили, что те рощицы, в которых они прятались при подходе к крепости, начисто лишены строевого леса и годятся только как временное укрытие, но не как источник стройматериалов. Сколько времени займет подвоз бревен из отдаленных мест, сколько потребуется для этого повозок и где их взять? Чем дольше они судили да рядили, тем больше появлялось сомнений. Так ни до чего и не договорившись, галлы предприняли новый штурм все тем же манером: отчаянной фронтальной кавалерийской атакой. Прежней веры в успех у них уже не было, да и победить в сложившейся ситуации они все равно не могли. Отброшенные назад галлы уже не смогли вернуться на исходные позиции. Сокрушенные в прямом и переносном смысле, они скрылись за ближайшими холмами, а затем и вовсе разъехались по домам. Все было кончено.

Это понял и Верцингеториг и отправил к римлянам парламентеров. Он сдастся при условии, что его товарищам сохранят жизнь. Звучало это, прямо сказать, дерзко. В его положении было не до ультиматумов. Цезарь согласился со свойственной ему жестокой иронией. Хорошо, он дарует воинам противника жизнь и отдаст их своим солдатам в качестве военного трофея, с которым те могут делать все, что им заблагорассудится. Оставить у себя в услужении или, к примеру, продать в рабство. Сам Верцингеториг, так, во всяком случае, свидетельствуют заслуживающие доверия историки, в частности Плутарх и Кассий Дион: «… не стал ждать, пока центурионы свяжут его по рукам и ногам и бросят к стопам Цезаря. В полном боевом вооружении он вскочил на коня и галопом проскакал расстояние между обоими лагерями до того места, где восседал Проконсул. Обогнув подиум, он соскочил с коня и молча швырнул свой меч, копье и шлем к ногам римлянина. Этот жест Верцингеторига, как и его стремительное появление, вся его воинственная фигура и гордое лицо произвели на присутствующих неожиданно сильное впечатление. Цезарь был застигнут врасплох и чуть ли не испуган…». Так ли все было на самом деле, несущественно. Не важны и последующие годы жизни Верцингеторига, которые он провел в римских застенках, вплоть до того моменте, когда в ходе празднования триумфа Цезаря он был задушен, а его труп брошен на поживу крысам.

Падение Алезии одновременно стало концом не только независимой Галлии, но и ее самобытной культуры, религии и традиций. «Завоеванная страна, – пишет Альберт Гренер, – во всем стремится подражать победителям: строит такие же, как у них, города, обрабатывает землю по-римски, разбивает сады и виноградники, а в ремеслах успешно конкурирует с итальянскими мастерами. […] У римских галлов мы уже не находим ни того интереса к окружающему миру, ни прежней оригинальности, порой манерной, порой причудливой, а иногда оживленной буйной фантазией, что придавало особую ценность кельтскому искусству. Галлия теперь является просто одной из многих римских провинций. Становится настолько римской, что забывает собственный язык и добровольно принимает образ жизни и мышление, свойственные средиземноморскому миру. Через сто лет после завоевания она уже направляет в Рим сенаторов, дает ему и выдающихся ораторов». Рутилий Намациан, поэт галльского происхождения, стал автором одного из ярчайших патриотических высказываний о Риме: «Fecisti patriam diversis gentibus unam» («Самым разным народам стал ты отчизной»). Итак, случилось то, что должно было случиться. Восстание Верцингеторига ничего не остановило и не изменило. Поэтому неудивительно, что и его война, и он сам были вскоре совершенно забыты.

Миновало два тысячелетия, и только в XIX в. имя Верцингеторига было извлечено из забвения. Правда, уже в 1796 г. Гаспар Монж, известный геометр, в статье, напечатанной в «Le Moniteur», приветствует итальянские победы Наполеона довольно претенциозным заголовком «Заслуги духа Верцингеторига отомщены», однако одобрения не получает, поскольку Бонапарт в данный момент восхищается военными успехами Юлия Цезаря и не намерен отождествлять себя с побежденными. Этот самый «дух Верцингеторига» по-настоящему вызовет к жизни только Наполеон III. В 1861 г. он распорядился начать в Ализ-Сент-Рен масштабные раскопки, которые должны были служить как научным, так и пропагандистским целям. Ведь императору сообщили, что в немецком Майнце как раз в то самое время под научным руководством известного Людвига Линденшмитта создавался Центральный романо-германский музей, посвященный древней германской культуре от античности, с особым упором на ее непрерывность, до современности. Что же это выходит? Немецкая история древнее французской? Не дождетесь! А вдобавок Верцингеториг, возглавивший всех галлов в момент усиления оппозиции римскому императору, вполне мог стать удачной фигурой, олицетворяющей миф о национальном единстве. О чем прямо говорит надпись на монументальном памятнике Верцингеторигу – изваяние высотой 6,6 м на 7-метровом пьедестале, воздвигнутом на холме Оксуа: «Галлы, объединенные в единый народ и вдохновленные единым духом, способны бросить вызов всему миру. Наполеон III, император французов в память Верцингеторига». Лео Делиба и Филипп Гилле написали торжественную кантату к открытию монумента. Ее так и не исполнили, поскольку в назначенный день уже вовсю бушевала священная война с Пруссией. Поражение 1870–1871 гг. отнюдь не поставило крест на новом культе. Как раз наоборот – мученичество Верцингеторига превратилось в символ судеб страны, а он сам – в образцового патриота, отдавшего жизнь за родину. Появилось множество воспевающих его романов и поэм. «Только в последние годы XIX в. – замечает Поль М. Мартин – во Франции написано без малого два десятка пьес о легендарном вожде галлов, достойных друг друга по убожеству и графомании». Солидный труд, посвященный Верцингеторигу, принадлежит Камилю Жюлиану Боннемер д’Этамп, который снабдил предводителя повстанцев героической супругой Луи, подаривший ему дочь. В наши дни галльского вождя прославляют в романах, к примеру, Ж. Бурна («Месть Верцингеторига», Париж, 1962), Ж. Северен («Верцингеториг», Париж, 1969), М. Перамор («Врата Герговии», Париж, 1984), но прежде всего Рене Госинни и Альбер Удерзо в знаменитой серии комиксов о галле Астериксе, а также и другие авторы комиксов – Адам, Мартин и прочие. Верцингеториг пришелся французам исключительно по душе, сделавшись, можно сказать, символом их национальной идентичности. Лучшее тому доказательство – школьные учебники. Вот только некоторые цитаты, выбранные из них Сюзанн Ситрон («Национальные мифы», Париж, 1987):