— Голова сама собой, — ответил Виктор, — но высшую квалификацию щипачу придают именно умные руки. Вот ты, например, Король, можешь с закрытыми глазами, на ощупь определить, простая бумажка в твоих руках или потрепанная сотенная?

— Не знаю, не пробовал, но я ведь не без хлеба, — гордо откидывая голову, заявил Король.

— А я отличу, — хвастливо разболтался Витек, не слушая собеседника, — с этими пацанами я буду творить чудеса.

После этих слов он небрежно бросил на стол пачку денег и щедро выдал Борьке и Тольке по сотенной.

С этого дня подростки повели сытую, безбедную и беспечную жизнь. Со временем они узнали, что фамилия их покровителя Баюшкин, а воровская кличка — Муля. Король по фамилии Мельниченко — его лучший друг, с которым они часто «работали» на пару, а еще чаще вчетвером. В задачу подростков входило создавать толкучку впереди Короля и Мули в автобусах, трамваях, магазинах, на рынке, вокзале и в других местах. Король и Муля, пользуясь обстановкой, уверенно и чисто опустошали карманы. Но иногда в толпе раздавались возмущенные возгласы и истошные крики:

— Обокрали!

В подобных случаях исполнители незаметно передавали Боршаю и Мирголовскому кошельки, бумажники или просто смятые купюры. Король и Муля опасались, что их возьмут с поличным.

Подростки узнали, что трамвай на воровском жаргоне — «марка», автобус — «лекон», бумажник — «лопатник», вокзал — «бан», чемодан — «угол», пиджак — «клифт» и так далее.

— Подваливайте вон к тому в черном клифте, — шептал Муля, и они уже знали, что нужно притормозить в толпе мужчину в черном костюме.

Или в битком набитом трамвае Король тихо говорил Мирголовскому:

— Мыло.

Это означало, что тот нащупал толстый кошелек и нужна бритва, которую Мирголовский по совету наставников стал всегда носить с собой.

У ребят теперь водились даровые свободные деньжата. Они научились играть в карты, ходили по ресторанам, покупали вещи и безделушки.

Но однажды в их компании произошла крупная размолвка и раскол.

— Сука! — кричал Муля, наступая на Короля. — Ты забрал у каина четыре куска, а мне отдал только один!

— Но ведь эту хазу нащупал я, — возражал Мельниченко.

— А брали вместе! — кричал, брызгая слюной, Баюшкин. — Запорю! — наступал он на Короля.

— Не запорешь, — спокойно отвечал Мельниченко, — ты ведь, Витя, трус, даже пику с собой не носишь, боишься: ведь только за нее будет срок, а за мокрянку — вышка.

Муля проглотил оскорбление, но не сдался:

— На сходняк вытащу!

— Давай-давай, — насмешливо ответил Мельниченко, — все тебе мало... А если вот они тебя вытащат, — засмеялся Король, указывая на ребят, — и тоже скажут «поровну»?

Муля неожиданно стал тихим и пробурчал:

— Поговорим потом.

— Можно и потом, — согласился Король, но в тоне, каким это было сказано, звучала непримиримость.

Чем закончилась эта стычка, ребята так и не узнали, но Король в их компании больше «не работал» и не появлялся.

А хлопцам, с их точки зрения, жилось неплохо. Витек не обижал деньгами, хотя львиную долю оставлял себе. Это их не волновало. Хуже было другое. Иногда на Мулю и особенно в пьяном виде что-то накатывало, беспричинная злоба так и брызгала из него.

— Все дешевки, всех бы я перестрелял, — шипел он, и маленькие зеленоватые глазки его тоскливо блуждали по лицам ребят, а затем начинали загораться огоньками, плещущими ненавистью.

Они уже знали, что в подобных случаях его нужно сторониться и помалкивать. Однажды Мирголовский получил ни с того ни с сего сокрушительный удар в челюсть и был сбит с ног. Мирголовский видел, что Муля с остервенелым выражением лица и сжатыми кулаками наклонился над ним, но внезапно остановился, постепенно приходя в себя.

— У-у-у, уйди, — выдохнул он, поднося руки к своему лицу.

Скула у Мирголовского болела недели три. Витек же стал ласков и необыкновенно добр. На другой день после «работы» вечером он обнял Тольку и наделил двумя сотенными вместо одной.

— Затмение нашло, — извиняющеся заглядывая Анатолию в глаза, сказал Баюшкин.

— Хорошее затменьице, — с обидой проговорил Мирголовский, трогая себя за подбородок.

— Муля справедливый, — заметил преданный Боршай.

— Ха, справедливый?! — недовольно возразил Мирголовский, когда они остались одни. — Что мне от его лишней сотни? Никакой радости. А помнишь, Борян, когда мы заработали на разгрузке кирпича, как мы радовались, как нам дороги были эти деньги?

— Ну уж и деньги там были, — ответил Боршай, — не деньги, а крохи. Вот сейчас — это да!

— А сколько людей плачет из-за них?

— Я смотрю, ты сам разнюнился, — со злостью произнес Боршай, и его лицо чем-то неуловимым стало похоже на Мулино.

По всей видимости, об этом разговоре он рассказал их патрону. И во время одной из выпивок Муля начал философствовать о том, что за откол от их дела отступнику, самое малое, будут «переломаны кости» или «пописана морда».

— А в лагере таких просто душат, ночью на нарах. Двое держат, а третий с подушечкой... перекрывает кислород, — усмехнулся Муля, но угрозу кнута поспешил тут же заменить пряником: — А деньги? Деньги — это все! Вот давайте спросим у Зойки, — продолжал он, искоса поглядывая на Борьку.

И когда официантка, призывно улыбаясь и красиво удерживая поднос на одной руке, подошла к ним, Муля попросил ее присесть за столик.

— Вот что, Зоенька, моим мальчикам нужны девочки, да чтобы не ломались, я плачу́!

— Дня через три организую, все будет тип-топ, по высшему классу, — деловито заверила официантка.

— А ты говоришь — деньги! Они всегда могут доставить человеку радость. Баб-то, наверное, еще не имели. — И Муля щелкнул Боршая по носу. Тот ничего не ответил, опустив голову.

— Где им еще? Птенчики! — нагло пропел над ухом бесстыжий Зойкин голос.

Мирголовский постоянно думал и говорил об обещанной Зойкой встрече. Но неожиданно все кончилось. В назначенный час Муля не появился. Дня три они мучались бездельем, а потом повстречали Короля...

— Все ему мало было, — закончил Мельниченко свой рассказ.

— Ну пока.

Вот почему они теперь просто, почти без интереса, по копеечке ставя, играли в карты. Нужно было как-то убить время и развеять скуку, свалившуюся на них с арестом Баюшкина.

— Давай сходим к Зойке, — вдруг неожиданно предложил Толька.

—