запихнул в пересохший рот последний кусочек булки и долго пережевывал. Потом потрогал мыском ноги белую ляжку, но девушка не шелохнулась, лежала как мертвая. Джек уселся по-турецки между ее раскинутых ног. Убийственная бессмысленность происходящего затопила его целиком, нахлынув, точно вода из лопнувшей трубы. Гоги попросил его дальше разобраться. Вечно этот придурок выбирает какие-то дебильные слова.

Он наклонился, почти коснулся лицом плоти девушки. Чрезмерная вежливость. Девушка могла притворяться мертвой сколько угодно, однако ее живот поднимался и опускался в такт здоровому дыханью, пока будильник Джека отмерял время, издавая свой чудовищный, пошлый звук.

«И вот уже ноги его страстно обхватили скользкое акулье тело, прильнули к нему, точно пара пиявок, а руки сплелись с плавниками в любовной горячке; два тела, опутанных сине-зеленой морскою травой, слились воедино…»

Меч

1

Герб семьи Кокубу – двулистная горечавка – отливал золотом на лакированном нагрудном щитке.

Лучи полуденного солнца проходили сквозь окно и ложились широкой полосой на пол и стены фехтовального зала[10]; капли пота, разлетаясь со стеганой синей тренировочной куртки Кокубу Дзиро, вспыхивали на солнце.

В боковом разрезе складок его хакама[11] мелькнула янтарного цвета голень; упругая, напоенная жизненной энергией, она наводила на мысль о молодом теле, танцующем под многослойной одеждой и защитным панцирем.

Движение рождалось именно там, внутри этой темно-синей неподвижности.

Чтобы заметить юношу, достаточно было переступить порог зала. В кольце безмолвного покоя он двигался подобно молнии.

Сколько свободы и красоты заключалось в каждой его позе! И каким бы стремительным ни был переход из одной неподвижности в другую, в эпицентре этого движения юноша неизменно пребывал в абсолютном покое.

Как тетива лука, выпустившая стрелу, он всегда возвращался в исходное положение напряженного спокойствия.

Левая нога следовала за правой подобно тени и тем точнее вторила ей, чем громче обрушивалась на пол правая, и вот уже рождался ритм сродни звуку, с которым бьется о берег белопенный прибой.

Разумеется, никто не удивился, когда Кокубу Дзиро выбрали одним из пяти лучших фехтовальщиков, которые представляли Восточную Японию в одиночных соревнованиях между восточными и западными префектурами. Для университетской сборной большая честь иметь такого капитана.

Мибу, студент первого курса, сделал шаг вперед, приготовившись к тренировочному поединку с капитаном. Прямо перед собой он видел вспотевшее лицо Дзиро за железными прутьями маски. Капитан устремил на противника спокойный, бесстрастный взгляд, который на языке фехтовальщиков называют «глаза Каннон» – взгляд богини милосердия.

Для начала Мибу размялся, сделал несколько разогревающих выпадов. Бамбуковый меч с устрашающей скоростью крутился у него над головой.

– Шлем! Шлем! Шлем!

Собственный крик и свистящее пение меча вводили его в мрачное исступление.

– Шлем! Шлем! Шлем!

Казалось, крик рвался через ноздри. Кровь приливала к горлу.

Разминка закончилась. Они стояли друг напротив друга с мечами наперевес.

«В последнее время у него неплохо получается», – подумал Дзиро. Тем не менее даже самые стремительные выпады Мибу выглядели для него медленными и тягучими, будто замедленная съемка. Последовательность этих движений раскладывалась на отдельные неторопливые жесты. Как ныряльщик, отталкиваясь от песчаного дна, поднимает клубы песка, так и Мибу поднимал вокруг себя невидимый песок, который оседал бесшумно и медленно.

Каждая капля пота, стекавшая на глаза Дзиро, была отражением его свободы, полной непоколебимости его спокойствия. Каждое движение противника он видел во всех деталях, и все медленнее казалась ему их череда.

Глубокий вдох, резкий выдох, постоянное движение – все это не помогало Мибу. На стыках панциря – маска, рукавицы, нагрудник – то и дело открывались щели, столь явные, будто он нарочно повесил там таблички с обозначениями.

Это были отверстия, пустоты, где время замедлялось и тянулось, подобно долгому тягучему зевку. Одно такое отверстие возникло у Мибу на темени, другое появилось возле рукавицы на вытянутой правой руке. Меч Дзиро без труда нашел бы путь внутрь каждого из этих отверстий.

Шаги Мибу стали беспорядочными. Сквозь решетку маски были видны побелевшие уголки рта. Скрещиваясь с мечом Дзиро, меч Мибу дрожал – это указывало на то, что у него трясутся руки.

Мибу чувствовал, что силы его на пределе. «Но это еще не все, – думал он. – Должно быть еще что-то. Широкое пустое пространство, наполненное ярким белым светом».

– Эй, ты чего? Не зевай! – откуда-то издалека донесся до него предупреждающий крик Дзиро.

Мибу чувствовал, что Дзиро высится над ним, как темно-синий утес, бороться с которым ему не хватает ни мастерства, ни сил. Это удушающее, не отступающее ни на секунду чувство истощило его. Он задыхался, пот тек ручьями, в боку болело… Что же дальше?

– Ладно, следующий! – произнес наконец Дзиро. В его голосе не слышалось ни капли усталости.

Пока Мибу отдыхал, он пропустил поединок с вице-капитаном Муратой и следующий бой вел против Кагавы.

Приветственный взмах мечей. Шаг вперед и поклон. Мечи коснулись друг друга, противники приняли нужную стойку.

Тренировка была в самом разгаре, зал наполнился треском бамбуковых мечей, пронзительными вскриками и топотом. Видавший виды, но все еще упругий пол содрогался от ударов, наносимых ему четырьмя десятками фехтовальщиков. Лучи майского солнца протянулись через зал тремя широкими – шириной в окно – полосами с танцующими золотыми пылинками внутри.

Капли пота падали на пол. Внутри синей стеганой формы было жарко и душно. Воздух в зале словно закипал от скопившейся в его стенах силы, находиться там стало почти невыносимо.

Мибу все еще не пришел в себя после схватки с капитаном, сердце его колотилось. В начале тренировки запас сил представлялся ему бесконечным, как сельская дорога, убегающая под полуденным солнцем в бескрайнюю даль, куда-то за горизонт. Но в конце поединка с Дзиро солнце внезапно закатилось, поселив в Мибу неприятное чувство, что дорога может в любой момент окончиться обрывом и неминуемым падением с него.

К тому же его противник – Кагава.

Кагава был хорошим фехтовальщиком, хотя в его манере сквозила самонадеянность, и зачастую он полагался на одну только силу. Его не выбрали даже в вице-капитаны, и по веской причине: в том, как он фехтовал – не важно, на тренировке или на соревнованиях, – угадывалась излишняя чувственность, и к тому же он слишком много думал. Ему не хватало чистой целеустремленности, которой обладал Дзиро.

– Р-разминка! – нетерпеливо рявкнул Кагава.

Мибу начал разминаться. Разминка, казалось, длилась уже вечность, но Кагава и не думал останавливаться. Он внимательно изучал молодое, перекошенное от напряжения лицо, скрытое решеткой маски. Глаза Мибу были широко распахнуты, щеки пылали – ни дать ни взять беснующийся заключенный за