Ирина посмотрела на него, на Веру и визуально отдалилась в такую тень, откуда извлечь ее, очевидно, сумело бы дневное солнце, а рассеянный люстрой электрический свет не мог при всем желании. Вера и Дудинцев сияли вне всякого соперничества, прекрасно сознавая свою среди других избранность. Поэтому то, что м.н.с. Порядин сразу на Веру запал (дурацкое, кстати, словечко из ее молодости), почудилось ей досадным вокруг нее комариным жужжанием. Максим же возвышался над танцующей толпой почти на голову, и эта голова была великолепна. Снизу вверх толпа любовалась художественной бородкой, переходящей в изящные скобочки усов под крыльями орлиного носа, яркие глаза метали на девушек огненные стрелы, как в одном из сентиментальных романов. Правда, телосложение будущего светила науки несколько разочаровало Веру: мужественный силуэт неожиданно завершился кривоватыми ногами. Нервные, гибкие пальцы тоже не очень складно сочетались с мощью мускулистых рук. Такие пальцы называют музыкальными; такими, подумалось с уколом невнятного страха, душить легко… Словом, широкоплечий Максим напоминал бы невероятно рослого, чертовски обаятельного неандертальца, если б не лицо отборной мужской модели Homo sapiens… А может, Mephistopheles, о чем Вера подумала позже. Гораздо позже.

В танце фигура Максима преображалась, вкрадчивые скользящие движения делали ее почти грациозной. От него исходили горячие волны, ароматизированные дорогим лосьоном. В танго с Дудинцевым Вера с изумлением почувствовала, что невольно откликается на его эротические позывы. Опытные руки обнимали и ощупывали ее легко, осторожно, как тонкостенный, еще не обожженный в печи кувшин.

За столом Максим поднял рюмку со словами:

– Все то же солнце ходит надо мной, но и оно не блещет новизной!

Ирина радостно захлопала в ладоши, будто в жизни не слышала этого шекспировского сонета.

– «Изобрести» что-то свежее в поэзии после классиков невозможно, как и в изобразительном искусстве и в музыке, – прервал Максим ее рукоплескания. – Нашу жизнь ведет к новым знаниям только наука, чему мы получаем ежедневное подтверждение на грамм, на секунду, на метр – все с приставкой «микро», но невидимый масштаб работы неуклонно поднимает человечество «через тернии к звездам». Выпьем же за науку, взрывающую темноту нашего невежества!

Вера нашла тост пафосным. Позже Ирина сообщила, что Дудинцев – один из соавторов изобретения секретного прибора, изучающего вариации солнечного излучения. Прибор был принят к участию в международном проекте, его собирались запустить в космос на искусственном спутнике с запрещением публикации об этом в открытой печати.

Любую тему затронь – Максим оказывался сведущим в ней больше остальных. Изъяснялся со снисходительным юморком, но без самодовольства, просто как старший. Старше даже Ирины на целых пять лет. Она восторженно внимала каждому его слову и, улучив паузу, шепнула Вере на ухо:

– Так многослойно и вкусно, правда?

Вера не сразу сообразила, что Ирина говорит о Дудинцеве, а не о селедке под шубой.

После чая, вернее вина с пирожными, удалось незаметно прошмыгнуть из прихожей в коридорчик с нужным отсеком. Но рано Вера радовалась: мужчины вслед за ней вышли в прихожую покурить, отворив дверь на лестничную площадку. В шаге от обмершей Веры кто-то возбужденным шепотом болтал о физиологических особенностях неких резиновых кукол.

– Рот у них для того и открыт, – со знанием дела произнес Дудинцев. Его голос Вера уже узнала бы из десятков других. – Чего вы ржете? С женщиной это вполне естественный акт.

Она слышала про такое еще в общаге института и с гадливостью подумала о чудовищной развратности Максима. А еще ученый! Чуть не стошнило.

– Извините, есть тут кто? – раздался стук в дверь.

– Не работает туалет, что ли?

– Свет вроде горит…

Нечаянная затворница задержала дыхание.

– Наглухо забили, – констатировал приятный басок Андрея Порядина.

Щелкнул выключатель, и Вера осталась в темноте. Донесся приглушенный смех. В ванной за стенкой клацнул шпингалет, сильно зашумела пущенная из крана вода. Поленились на улицу сбегать…

Проигрыватель в зале разразился бравурными аккордами, и курильщики потянулись к музыке. Вера наконец вышла из заточения. Народ танцевал и перешучивался: вальс был свадебным. На последней ноте Дудинцев крикнул:

– Повторите, пожалуйста, марш Мендельсона! – и вдруг, подхватив Веру на руки, как ребенка, закружил с нею по танцевальному пятачку.

Хрустальное солнце сверкало над ее головой. Искры вспыхивали в висюльках люстры и глазах Максима. Энергичные частицы в Верином теле неизвестным образом воспламенились и начали генерировать. Когда мягкая ударная волна приземлила ее на стул, Вера поняла: с Дудинцевым она готова на все. Даже на то, что отдельно способный мужчина делает с резиновой куклой.

Спустя два месяца они расписались.

Его коллеги, ребята сплошь бородатые и озорные, прибыли на торжество в обтягивающих трико телесного цвета, прикрытых кокетливыми фартучками в виде фиговых листков. Шеренга «адамов» шокировала работников загса и патриархальную часть гостей. Об интересной свадьбе проведали в «Вечерке», и физики еле отделались от журналистов.

В театральном смокинге с атласными отворотами Максим выглядел как эсквайр, перенесенный в зал бракосочетания прямиком из лондонского клуба. Удачно сшитые брюки скрывали несовершенство брутальных ног. Андрей Порядин был во фраке, также взятом где-то напрокат, свидетельница Ирина – в белом кримпленовом платье. Друзья посмеивались, что этим двоим не сходя с места следовало бы зарегистрировать будущие отношения ради экономии времени и денег. Но Андрей не понимал шуток или не слышал. Он не сводил глаз с новобрачной, чем немало ее раздражал.

Мать после со значением сказала о нем Вере:

– Хороший мальчик, видно по лицу. – А по лицу матери было видно, как сильно ей хочется добавить «Не то что…» и фамилию зятя, с первого дня знакомства ставшую олицетворением надменности и самолюбования.

– Что ты, мама, – удивилась Вера, – Порядин пока даже кандидатскую не защитил!

Результаты измерительных приборов в лаборатории Максима казались ей тогда чуть ли не потаенным контактом с внеземными цивилизациями, а движения в пространстве между космическими телами будоражили не меньше тех, что возникали между нею и Максимом.

– Всякое может случиться, – уклончиво вздохнула мать.

– Только не со мной, – гордо бросила Вера.

Она была уверена в избраннике как в лучшем мужчине, доставшемся ей по праву внешнего соответствия и единства увлечений, которое непременно их ждет. Вера уже любила силу его рук и длинные пальцы, в одну неистовую ночь талантливо овладевшие клавиатурой ее тела, а красивую умную голову полюбила еще в начале Ирининой вечеринки.

Мать ободряюще улыбнулась и больше ничего не сказала.

Первые два года с Максимом действительно убедили Веру в истине затрепанной поговорки «с милым рай и в шалаше». Несколько месяцев Дудинцевы жили в квартире Раисы Павловны, матери Максима. Но свекровь оказалась таким существенным препятствием к ощущению полного счастья, что роль райского шалаша вначале взяла на себя съемная однушка, затем комната в общежитии.