Вот, например, есть у них во взводе боец Бердыкмухаммедов, откуда-то из-под Куляба. С непривычки его фамилию не выговорить. Товарищ Веселенко поначалу сам спотыкался, когда его называл, а потом плюнул и объявил, что отныне будет звать его просто Мухаммедов. Так, мол, короче и понятней, особенно когда команду отдаешь.

И то верно: пока выговоришь: «Бердыкмухаммедов, в атаку!» – тебя сто раз убьют. А у него, у Мешкова, фамилия короткая, для военного дела очень пригодная. Недаром у них в роду все мужики солдатами были: родной прадед под Шипкой с турками дрался, дед – с японцами, а отец…

Отец же, Алексей Мешков, всю Германскую прошел. Единственный в деревне (почитай, и во всей округе тоже) из рядовых до офицера дослужился – получил чин прапорщика. Потом, в Гражданскую, – стал уже подпоручиком. Воевал на стороне белых (так вышло), за что его и расстреляли.

Не посмотрели красные, что он из крестьян, из трудового народа, поставили к стенке. Вместе с другими офицерами… А за что? Только за то, что погоны на плечах? Так ведь честно заработаны, храбростью и кровью. Как и два Георгия на груди. Но нет, расстреляли. Как врага…

Пришлось тогда деду, Трофиму Харитоновичу, и бабке, Авдотье Васильевне, самим маленького Ивана подымать. Мать его, Екатерина Михайловна, вскоре тоже померла…

Иван снова вздохнул и с тоской посмотрел по сторонам (все те же камень и снег), потом прибавил шагу – не отстать бы. Рота сильно растянулась, шли не строем, а уже как получится. Понятное дело – дорога узкая, извилистая, а слева и справа – глубокие сугробы. Шагнешь в сторону – по пояс провалишься.

Холод и пустота, ни людей, ни зверья вокруг. А ночь уже скоро… Зимний день короток, особенно в конце декабря. Вон, солнце уже за верхушки елей цепляется. Когда же, наконец, привал объявят? Хоть посидеть у костра, чаю горячего попить да ноги согреть, а то совсем замерзли. В брезентовых сапогах-то холодно, как друг о дружку ни стучи, и осенняя шинель совсем не приспособлена для здешних морозов. О буденовке даже говорить не приходится – одно название, что головной убор, а так – ни ушей, ни лба не греет. Только затылок да макушку немного, вот и все.

Эх, сюда бы телогрейку и треух… У них в деревне зимой все в тулупах и валенках ходят, вот это – настоящая одежда! И тепло, и носко. А валенки – так вообще самая удобная обувь. И не только зимой – старики и старухи даже летом носят, ноги от болей спасают. А тут что? Форма осенняя, в какой у себя в части ходили, пока сюда не перебросили. А прибыли они с самого юга, с Украины, из-под города Тернополя. Там, конечно, тепло было, а здесь вдруг как ударили морозы!

Перебросили их спешно, в начале декабря, форму зимнюю выдать не успели. Погрузили в эшелоны и повезли куда-то. Сказали – форму на новом месте получите. Но или в штабе что-то напутали, или еще какая причина, однако получить обмундирование удалось не всем. Кому как повезло, кому что досталось. У одних – валенки при легкой шинельке, у других – зимняя шинель при летних сапогах. Слава Богу, хоть теплое белье да байковые портянки выдали, а то совсем было бы плохо.

Кто ж знал, что в здешних местах морозы такие лютые? Сначала еще ничего было, терпимо, а последние два дня очень холодно сделалось, особенно ночью. Как ни грейся у огня, как ни прыгай, все одно – не помогает. Пока идешь, ничего, а как встанешь… Мороз до костей пробирает. В роте уже десять человек обморожено, а сколько еще будет? Да, не учли…

Подняли их дивизию скоро, по тревоге, построили и сказали – едем на Север, освобождать финский народ от буржуазно-кулацкого элемента. Такая вот выпала дивизии честь – наступать в первых рядах Красной армии. Что, конечно, было почетно: дивизия – образцовая, гордость Киевского военного округа. Сорок четвертая Киевская краснознаменная стрелковая имени товарища Щорса… Со славной боевой историей и громкими победами. В Гражданскую она с петлюровцами и махновцами воевала, потом – с белополяками, а теперь и до белофиннов добралась…

И командир у них отличный, товарищ Алексей Иванович Виноградов. Умный, отважный, настоящий комбриг. Во главе дивизии идет, со штабом. И вооружение отличное – и пушки, и пулеметы, и даже танки с броневиками имеются. Бегите, белофинны! Жаль, что подвод мало дали, приходится пешедралом топать. А какой это будет бой, если человек уставший?

… Когда же привал? И есть уже хочется – кормили их рано утром, перед самым выступлением. Гонят целый день, почти без остановки. А ноги уже гудят, и спину от тяжелого вещмешка ломит, а винтовка – так весь правый бок отбила. Скорее бы привал. И еще очень курить охота – считай, целый день не дымил. На ходу нельзя, не положено, а на коротком привале было не до того – успеть бы в кусты сбегать да портянки перемотать. А то собьются они – и все, считай, остался без ног. Как тогда воевать?

Эх, сейчас бы затянуться! Махорочка у него своя, деревенская, самосадная, вкусная. Это не городские папиросы, по два рубля двадцать копеек коробка, а родная, домашняя. Бабка сама кисет шила и махры в него щедро насыпала – знает, что бойцу на войне нужно. Сначала мужа, деда Трофима, на войну собирала, потом сына, Алексея Трофимовича, отправила, а вот теперь и внука Ивана…

* * *

Стрелять начали сразу и со всех сторон. Резко, отрывисто защелкали винтовки – впереди, слева-справа и сзади. Ударили пулеметы – длинными, захлебывающимися очередями. Кто-то куда-то побежал, раздались громкие отрывистые команды, послышались первые стоны и крики раненых. Перед Мешковым рухнул на землю (точнее, на мерзлый, утоптанный снег) красноармеец Бельченко. Раскинул нелепо руки, как будто ударился обо что-то, и повалился на живот. Из простреленной головы потекла тонкая, красная, горячая струйка крови…

Иван встал как вкопанный. Он никогда раньше не видел, чтобы вот так, запросто, убивали человека. Собственно говоря, вообще этого никогда не видел. Его замутило… Вроде бы и на охоту он ходил не один раз, и зверя добывал (даже волков!), к крови, кажется, должен быть привычный, но вот… Растерялся, замер на дороге, мешая себе и остальным. Его толкали, пихали, куда-то гнали, отдавали приказы… Но он как будто ничего не видел и не слышал – словно умер на какое-то время. А перед глазами все стояло бледное, удивленное лицо Бельченко – за что, товарищи?

Пришел в себя Иван только тогда, когда был уже в безопасном месте – спрятался за полуторкой, вставшей на обочине. Рядом с ним укрылись еще несколько человек из взвода. Среди них был и товарищ Веселенко. Это успокаивало: он наверняка знает, что надо делать в таких случаях…

Но старшина лишь матерился и глупо повторял: «Да как, да почему? Здесь наши давно прошли, все проверили…» Не похоже, чтобы он мог что-либо сделать. Он, кажется, не был в состоянии даже отдать нужные команды, как-то организовать оборону…

А огонь между тем усиливался – из темноты, из-за черных елей гремели уже не отдельные выстрелы, а неслись залпы, перемежающиеся длинными пулеметными очередями, которые косили растерянных, бегающих красноармейцев, словно траву в сенокос. Самые сообразительные бойцы сразу же залегли под грузовиками или двуколками, а другие, кто не успел, плюхнулись прямо посреди дороги. Многие из них уже были убиты. Лежали, уставив в пустое финское небо мертвые глаза…