– Выдать фирманы на землю их семьям, – продолжал распоряжаться халиф. – Послать им по пятьдесят динаров и в течение десяти лет выплачивать жалованье погибших.

Мои друзья бросились к халифу и, упав перед ним на колени, принялись целовать полы его халата. Он же жестом приказал им вернуться на место и повернулся ко мне. Я в это время нагнулся за брошенной им саблей.

– Не спеши выбирать себе оружие, Абдул аль-Хазред! – сказал он. – Отныне ты будешь служить в моей гвардии. Но прежде ты поедешь со мной в Мекку. Слушайте все! – Он возвысил голос. – Этот юноша спас мне жизнь и проявил истинную доблесть в этом бою: он с одним кинжалом грудью встал против шестерых всадников! Это он призвал своих воинов на помощь и до их подхода бился с несколькими, превосходящими его по силе и опыту. Ты достоин особой награды, Абдул аль-Хазред, и я приглашаю тебя к себе во дворец.

Услышав эти слова, я остолбенел и потерял способность мыслить. Придя же в себя, упал к его ногам и поцеловал его сапог. Халиф же обратился к визирю:

– Завтра я возвращаюсь в Мекку. Командовать походом будет эмир Аль-Алим. Ты останешься с ним. Организуйте охрану так, чтобы то, что случилось сегодня, не смогло повториться. Меня же ждут другие дела. Аль-Хазред пусть получит хорошего коня со сбруей, одежду и доспехи гвардейца, оружие же я вручу ему сам. – Затем он повернулся к ополченцам. – Воины! Отныне вы будете называться именно так. В этом бою состоялось ваше боевое посвящение! Ступайте в свое расположение, обрадуйте всех и передайте благодарность повелителя. Соберите оружие разбойников и ваших погибших товарищей. Разбойников обыщите: все, что найдете, – ваше. Тела товарищей возьмите с собой. Утром я пришлю к вам муллу, чтобы похоронить их достойно. Ступайте!

Мои друзья рванулись к нему, чтобы благодарить, но он властным жестом остановил их, указав на лежащие на песке трупы. Затем проворно вскочил на своего коня.

– Мы едем в лагерь. Коня Аль-Хазреду! – коротко приказал он и поскакал на восток.

И только сев на коня и неумело направив его вслед отряду, я вдруг осознал, что только что участвовал в самом настоящем, хотя и совсем маленьком, бою. Что только что состоялось мое, как сказал халиф, боевое посвящение. Это была уже не тренировка в лагере, это был настоящий бой! Я стоял лицом к лицу не с товарищем по поединку, а с настоящим врагом, опытным и беспощадным, лицом к лицу с самой смертью! В моих руках было оружие не для упражнения, а для уничтожения врага. Я убивал!.. В эти мгновения судьба поставила мне жестокое условие: убивать, иначе убьют меня! И я убивал. Одного за другим. На моем кинжале и на моем халате – кровь врага, убитого мною. Кровь человека, убитого мною!!! Эта ужасная правда настигла меня только сейчас. Когда я вступал в войско, все предстоящее казалось игрой, чем-то само собой разумеющимся, и мне и в голову не могло прийти, что оно может оказаться таким ужасным. В те мгновения недавнего боя я не думал об этом, в те мгновения я не мог думать об этом. Я думал лишь о том, как нанести удар, чтобы он оказался смертельным для врага, и как самому избежать такого удара. Все произошло само собой. И это было хорошо! Очевидно, так и должно быть. И слава Аллаху, что эти мысли пришли в мою голову лишь сейчас, повергая меня в ужас и смятение. Там не должно быть ни ужаса, ни смятения, иначе – смерть. Слава Аллаху! Ведь я мог бы остаться лежать там, на холодном песке. В этом бою мне повезло: я остался жив, более того, я был победителем! И я завоевал свое право гордиться этим.

Ужас и гордость, сменяя друг друга, сопровождали меня на всем пути до лагеря халифа. Все это время я не в силах был думать ни о чем другом. И только когда мне, с медным шлемом на голове несущему под мышкой новенькое платье и доспехи гвардейца, сунули в руки глиняную миску и подтолкнули к котлу с дымящимся пловом, я вдруг вспомнил одинокого всадника, несущегося в ночи через пустыню. Ужасная загадка, вспыхнувшая тогда тут же погасшей искрой, встала теперь передо мной во всей своей непостижимости. Как и зачем мог халиф без всякого сопровождения оказаться в полной опасностей ночной пустыне? Но даже вспомнив отрывочные слова о нападении на лагерь, я, получив свою порцию и присев поодаль на песок, не успел ничего предположить: ко мне подошел гвардейский сотник и осведомился, все ли у меня в порядке. Поблагодарив за заботу, я задал ему терзавший меня вопрос. Сотник, обрадовавшись, что нашел собеседника, с удовольствием, хотя и с большим волнением, рассказал мне о событиях прошедшей ночи. Он со своей сотней как раз находился здесь и был непосредственным их участником.

Он сообщил, что ближе к середине ночи лагерь подвергся нападению большого отряда «псов пустыни», очевидно, объединенного из нескольких, что бывает крайне редко. Причем нападение, судя по всему, было хорошо подготовлено заранее и, видимо, не обошлось без предательства. Похоже, в войске с самого начала похода находился человек, передававший врагу его секреты: количество воинов в отрядах, расположение дозоров, местонахождение шатров, передвижения и планы действий. Так что враг знал все, что ему было нужно для внезапного нападения.

Итак, после того как вернулись наши разведчики, и наверняка оповещенный об этом, враг стянул к лагерю большие силы – вероятно, все, какие смог собрать. Терпеливо выждав, когда все в лагере основательно уснули, разбойники расстреляли отравленными стрелами дозорных и их собак – сначала дальнего, а затем и ближнего дозора, – используя яд, убивающий на месте. Поэтому никто не успел поднять тревоги. Неслышно пробравшись в лагерь, «псы» принялись за часовых, стоявших у шатров, и могли бы, наверное, перерезать всех или, по крайней мере, наделать много плохого. Но, похоже, таких планов у них не было. Видимо, они рассчитывали, незаметно проникнув в лагерь и выполнив там какие-то свои задачи, так же незаметно покинуть его. При этом основные их силы в лагерь не пошли, а расположились несколькими группами вокруг. Для чего они так поступили, так никто и не догадался. Ясно было одно: они должны были вступить в бой, если отряд, проникший в лагерь, будет обнаружен, чтобы помочь ему, что в конце концов и произошло. Но нападавшие почему-то не учли одного: того, что в некоторых шатрах, в том числе и в шатре халифа, тоже находились сторожевые собаки. Именно они, учуяв и услышав приближающегося врага, подняли громкий лай и первыми бросились на него. Это было неожиданностью для обеих сторон. Проснувшиеся воины халифа в первый момент ничего не поняли, что дало возможность противнику опомниться и начать активные действия. Большая группа бросилась в атаку на шатер халифа, который, очевидно, был их главной целью.

Но когда из шатра на них выскочила свора огромных псов, уже они остановились в замешательстве. Псы, обученные схватке с вооруженными людьми, рассеяли отряд, не дав ему с ходу напасть на шатер. Подоспевшие телохранители халифа вступили в бой со вторым отрядом разбойников, слуги же под руки вытащили толком не проснувшегося халифа из шатра и потащили к коновязи. Оставаться в лагере было опасно, ибо никто не знал, каково число нападавших и скоро ли придет подмога. Почти все они были сражены стрелами, но халиф успел вскочить на коня и, вырвавшись из уже охваченного боем лагеря, во весь опор поскакал на северо-запад. Там, на некотором удалении, находился главный и самый многочисленный отряд его войска. Он не знал, смогли ли его телохранители подать сигнал о нападении – две горящие стрелы, – по которому оттуда должна была выступить помощь. Поэтому он мчался, надеясь лишь на своего коня и удачу. Но вдруг он заметил вражеских всадников и, надеясь обойти их, отклонился к западу. Враги тоже заметили его и начали преследование. И в конце концов все они выехали на меня.