Пауэрскорт рассмеялся.

— Не думаю, что советник министра иностранных дел тянет на римского сенатора, Джонни. Право, даже до консула не дотягивает. Ну, может, эдил[5]. Это ведь какое-то второразрядное должностное лицо, верно?

— Бог его знает, — живо откликнулся Джонни. — Но кто этот тип, что к тебе приходил? И чего он хочет?

— Похож на жука-палочника, — сказал Пауэрскорт, — выше восьми футов и уже восьми дюймов. Выглядит так, словно его держали под прессом. Сказал, что какой-то британский дипломат, посланный в Россию с секретной миссией, найден мертвым на Невском проспекте в Санкт-Петербурге. Палочник и его друзья, премьер-министр и министр иностранных дел, хотят знать, кто его убил, и не выдал ли он перед смертью какого секрета. Конечно же я отказался.

На этих словах Пауэрскорт взглянул на леди Люси, словно ища ее одобрения.

— Молодец, Фрэнсис, — улыбнулась она. — Я горжусь тобой.

— На мой взгляд, это чертовски опасное дело, — молвил Джонни Фицджеральд, делая второй глоток отличного бордо. — Обожают взрывать людей, эти русские. Так же как другие любят играть в футбол.

Джонни, вообще говоря, был поражен тем, что его друг Пауэрскорт отверг это предложение — взяться за опасное, но чрезвычайно почетное дело, ведь именно такие задания Пауэрскорт предпочитал всяким другим. Джонни, вообще говоря, подозревал, что друг его вовсе не однозначно относится ко всей этой истории со сменой профессии. Он почти не сомневался, что леди Люси применила военную хитрость и добилась от мужа столь полного самоотречения только потому, что Пауэрскорт, ослабший после ранения, был не в силах оказать достойное сопротивление. Конечно, Джонни вполне мог встать на точку зрения леди Люси — он понимал, как она боится, что детям придется расти без отца. Но у Джонни с Пауэрскортом была до того общая жизнь: сначала армейскими офицерами, потом сыщиками-детективами, потом собратьями-писателями, — и он, Джонни, не мог допустить, чтобы Пауэрскорта в его преклонные лета катали в инвалидной коляске по Английской набережной где-нибудь в Средиземноморье без того, чтобы тот не разрешил еще хоть одно крупное дело. Последнее дело Пауэрскорта. А что, если этим последним делом станет «Труп на Невском проспекте»?

Леди Люси тоже была обеспокоена. Она чувствовала — нет, если не играть в прятки с самой собой, она прекрасно знала, что муж взялся бы за это расследование с величайшей охотой. Он отказался только из-за нее и из-за того обещания, которое она выманила у него в Позитано. Интересно, могу ли я снять с Фрэнсиса зарок, подумала она, закусив губку.

А что же Пауэрскорт? По чести, он и сам не смог бы сказать, что думает по этому поводу. Да, он, несомненно, польщен. Ведь о нем вспомнили сейчас, когда он уже два года не занимался своим делом, — это кое-что говорит в пользу его репутации. Отчасти он чувствовал, подобно возвращавшемуся из царства мертвых Улиссу из стихотворения Теннисона, что не хотел бы ни ржаветь неотполированным, ни блестеть от частого употребления. Однако на том балконе в Позитано он дал жене слово. Обратного ходу нет.

— Есть только одна вещь, в которой я совершенно уверен, — с улыбкой сказал он, доливая себе вина. — Палочник — это авангард, глашатай, если угодно, мелкий разъездной отряд наполеоновской армии. Он потерпел поражение. Но это еще не конец. Они вернутся. И теперь пришлют кавалерию. Может быть, даже тяжелую артиллерию.

Пауэрскорт был бы удивлен, узнай он, что сэр Джереми Реддауэй не так уж и расстроен тем приемом, которого удостоился на Маркем-сквер. Ибо он и не ждал успеха от первой попытки. Теперь он чувствовал себя генералом, войска которого взяли в осаду стратегически важный объект. Осадный молот неделями долбит в стену. Пешая атака захлебнулась. Генерал просто вынужден продолжать обстрел и разрабатывать план следующего наступления. Реддауэй начал осаду сам и подставился главным образом потому, что ему хотелось взглянуть на знаменитого сыщика лично, почувствовать, что тот за человек. Теперь он не сомневался, что Пауэрскорт — именно тот, кто нужен, чтобы решить стоящую перед ними задачу, — если, конечно, удастся убедить его за нее взяться. Сэр Джереми просто расставил пошире сеть в поисках того ключа или спускового курка, который заставит Пауэрскорта сказать «да». Установили контакт с преподавателем, который курировал его в Кембридже. Чарлз Огастес Пью, барристер, когда-то плотно замешанный в одно из дел Пауэрскорта, сообщил, что к нему обратился некто из министерства иностранных дел, причем в такой невообразимо вульгарной сорочке, что больно глазам. «Этот парень пытался разузнать о тебе, Фрэнсис, но я его сразу отшил. Эта его сорочка меня просто подкосила», — писал тот Пауэрскорту. Даже Джонни Фицджеральда пытался подпоить какой-то тип, которого он якобы знал когда-то давно и встретил, якобы случайно, в одном из дорогих ресторанов Южного Кенсингтона. Этот тип, как выяснилось в ходе беседы, также работал на Форин-офис и, как радостно заключил Джонни, дело дошло до того, что два официанта вынесли его, бесчувственного, вон, тогда как он, Джонни, ушел оттуда на своих двоих и даже пришпилил довольно крупный ресторанный счет к лацкану типа, оставшегося распростертым на мостовой. Мало того! В конце улицы Джонни наткнулся на двух полицейских и, в качестве последнего штриха, сообщил им, что вон там валяется и мешает уличному движению некий господин, пьяный в дупель.

Два дня спустя после визита сэра Джереми, после завтрака, леди Люси, заметно нервничая, обратилась к супругу. Пауэрскорт, напротив, этим утром был настроен весьма благодушно. За день до того он отправил гранки издателю и с нетерпением ждал начала работы над вторым томом.

— Фрэнсис, — начала леди Люси, — мне только что принесли записку. От одного из моих родственников.

— Ну так что же, любовь моя? — отозвался Пауэрскорт. — У тебя столько родни, что ты просто обречена получать записки по нескольку штук в день, а то и больше.

— Короче говоря, эта — от одного из моих кузенов, не двоюродных, а, наверно, троюродных. В общем, он хочет прийти к нам сегодня в одиннадцать утра, чтобы повидаться с тобой.

— И прекрасно, Люси. Кто только не приходит к нам, чтобы повидаться со мной! Даже сейчас, — сказал Пауэрскорт и немедленно пожалел, что добавил последние два слова, потому что гримаска боли легла на лицо жены, и он это заметил. — Извини, дорогая, я не хотел! Наверно, придется мне с ним встретиться, раз уж кузен. А чем он занимается?

Леди Люси печально взглянула на мужа.

— Он политик, Фрэнсис, член парламента от какого-то округа в Сассексе, я полагаю.

— И зовут его?

— Эдмунд Фицрой.

— По глазам вижу, ты что-то недоговариваешь, Люси.

— Он служил в армии — по-моему, в придворной кавалерии. Теперь служит в министерстве, кажется, заместителем министра, — и еще до того, как она успела закончить, Пауэрскорт понял, о каком министерстве речь, — в Форин-офисе.